Розовая роща (СИ)

Казалось, за юношеские мучения жизнь оплатила Лиховскому сполна. Теперь её сладость напоминала суфле, которое, вероятно, не кончится. И семья, и творчество, и слава. Повесть за повестью, каждую «курировала» Валентина, говоря ясновидением наперёд — достаточно ли она успешна.

Трещина стала заметна далеко не сразу. Жизнь шла, машины ездили, повести писались… Андрей менялся. Если он расправил плечи, выучился блестящим манерам, красноречию и уговорил притихших за спиной чертей стать его обаянием, то Валентина застопорилась в наивном детстве. Андрей нисколько не осуждал её за сказки — нет, по-прежнему радовался, беря в руки новую рукопись. Однако трещина разрасталась и разрасталась… расколов семью восемь дней назад. Причина разрыва занимала заслуженное первое место по прозаичности.

Подноготная воздушного, милого и наивного чуда. Бесформенное, почти бесцветное внешнее обличье. Глаза и чувства Андрея получали слишком много роскоши. Переполнились. «Болото и гербарий» — в шутку окрестил излюбленную цветовую гамму жены Андрей. А от подобных шуток дело медленно, но верно шло дальше. Он, поднявшийся над внутренними противоречиями, присущими всякой творческой натуре, небогатым происхождением и юношеской привычкой пить, медленно терял терпимость. Ко всему и вся. Перестал брать жену на светские приёмы, спорил и больше не давал ей приближаться к своим рассказам. Она смиренно проглотила решение мужа и перестала помогать, молча выполняя обязанности примерной жены. Между ними наступило долгое, вязкое молчание. Валентина стала Андрею не та. И детские капризы их дочери его только раздражали. Всё валилось из рук, словно мокрая скользкая посуда. Просачивалось сквозь пальцы мелкими песчинками — то, что строилось годами. Дом Лиховских медленно терял тепло, и не помогал ни один камин. Даже старинный, сказочный.

И если Валентина копила обиду, Андрей не замыкался. Напротив: проводил всё больше времени на литературных вечерах, приглашал друзей (некогда именовавшихся, странно то или нет, соперниками), выпивал и веселился. Женщины гораздо привлекательнее Валентины окружали его, статного, гордого и красноречивого мужчину. Андрей не был похож на мать, вероятнее всего — пошёл в отца угольно-чёрными волосами, мощной, но характерной челюстью и ехидной мимикой, насмехавшейся над окружением. В золотистом мареве богемной жизни он спросил себя — ведь ничего не случится от связи с молодой, но многообещающей поэтессой? Стройной, кокетливой и изящной, чьи чары одурманили Андрея, подобно сигаретному дыму. Столь постылому и привлекательному одновременно. Полгода избавлялся от вопросов Вали тремя словами — он у Виталика. А сам горел от страсти к молодому, свежему и красивому, дьявольски-красивому телу. С Валей он не смел говорить об аморальном — с поэтессой мог говорить о чём угодно. Валентина слишком высока, «небесна», а может, и попросту глупа. Да! Глупа. Словно ребёнок. К ней хорошо возвращаться после тяжёлого дня, от неё хорошо принимать чашку горячего чая. Таких, как Валя, лучше приберечь для дома, а потому он и не думал разводиться. Даже улыбался по приходу в дом, обнимал и теплел.

И искренне полагал — день, когда она перестанет верить его походам к Виталику, не настанет никогда.

Недооценить её оказалось довольно просто. И он повёлся.

Вместе с запиской об уходе Валентина, казалось, не утратившая истинно-женского ясновидения, выложила все любовные послания в сложенных надвое бумажках, что поэтесса вкладывала Андрею во внутренние карманы пиджаков.

Больше всего Андрей сокрушался, что сам не находил послания в пиджаках. Ещё бы, ведь это так поэтично — делать любимому мужчине сюрприз. Во внутренний карман! Горе-любовник никогда ими не пользовался.

Андрей Лиховский, по-прежнему стоявший в кабинете у громоздкого книжного шкафа, обратил взгляд в окно. Небо Петербурга проливало слёзы Валентины. Каждая капля становилась уколом совести. Он не сразу понял — она знала давно. Ведь она ясновидящая. Вале лучше признаваться честно, пусть даже в измене — простит и поймёт. А Андрей врал, забыв о «даре» жены, пока она собирала послания поэтессы одно за другим и душила в горле слёзы. Пока встречала супруга в мятой одежде с горькой улыбкой, воспитывала их девочку и слыла безропотной спутницей жизни.

Что-то подсказывало Андрею — она справится и начнёт новую жизнь. Что, впрочем, он повторял себе отнюдь не ради оправданий. Грязь и беды отскакивали от неё. Благодаря этому Валентина всегда светилась и любила всех без исключения.

Поистине необыкновенная сказочница.

Миг — и Андрей отряхнулся, словно ото сна, и нырнул за стол, сев в кресло и подтащив несколько чистых листов. Будучи упрямым настолько, что предпочитал их клавиатуре. Идея пролила дорожку чистого золотистого света на затуманенный рассудок, властными, но снисходительными руками рассеяла мрак.