Розовый слон (сборник)

Сокрушенный логикой и планом мероприятий, я спускался вниз по винтовой лестнице, ступеньки которой скрипели и трещали, как сверчки. Наверное, полностью скрыть свои чувства от этой девушки я не смог, она приветливо схватила мой локоть и сказала:

— И не говорите! Специально для вас мы добыли электричество!

Что же я тут мог еще сказать?.. Я вошел в довольно большой зал, потолок которого тоже украшали мощные деревянные балки, покрытые потрескавшейся известкой. Я наскоро сосчитал: "любимого писателя", как меня в письме величала заведующая, ждали "широкие круги читателей села" в составе тринадцати человек.

Я прочел где-то, бывало, мол, что целая театральная труппа, человек в десять, выступала перед двумя-тремя зрителями. У меня же на сей раз было тринадцать на одного! Чуть ли не в пятьдесят раз больше! Этот подсчет меня успокоил, и я пошел на трибуну.

Одновременно с моими первыми словами за окном раздалось мощное тарахтенье какого-то дизеля, и в зало зажглось несколько электрических лампочек. Итак, за окном была электрическая машина. Для того чтобы "широкие круги читателей" слышали бы не только трактор, но и меня, я повысил голос. Однако вскоре я почувствовал, что у меня значительно меньше лошадиных сил, чем у трактора. Еще я успел заметить, что эти тринадцать там, в зале, — люди молодые, что один юноша ущипнул зеленое платье и что я нахожусь действительно в центре внимания, так как они старались разговаривать между собой тихо, чтобы не мешать ни мне, ни трактору. Но тут мой перенапряженный голос пресекся. Я слабо прошептал, что новейшая латышская проза мощна, и, убитый стечением обстоятельств, сошел с трибуны. Оказалось, я выдержал пятнадцать минут…

— Хорошо! — тут же похвалила меня заведующая. — Дольше нашу публику еще никто не выдерживал, да и нет в этом необходимости. Ах да! Один пенсионер говорил дольше, но он-то сам был туг на ухо… А теперь пусть себе танцуют… Очистить помещение! — приказала она тем тринадцати. — Надо купить билеты! — и таким макаром были выдворены из зала все "широкие круги читателей".

В вестибюле тем временем набралось вдвое больше народу, чем в зале слушали меня. Утратив иллюзии насчет любви читателей, я последовал за заведующей в теплую кухню, где тарахтение трактора было слышно меньше и где можно было хотя бы вдыхать запах копченого окорока.

Оказалось, что сегодня обо мне заботились непрерывно.

— Столовая уже закрыта, ужинать вам негде, вот мы и подумали, что вы можете поесть у нас, — заведующая вежливо посадила меня опять рядом с вышедшим из строя шофером, а сама спустилась вниз продавать билеты тем, кто пришел потанцевать.

Оказалось, что и шофер думал обо мне. Он заговорил впервые:

— Мы… очень за вас боялись, поэтому, э… мне не позволили ехать, чтобы не угодить с вами в столб. Правильно я говорю, а? Пейте. Это магазинная водка, нашу домашнюю вам бы не переварить, правильно я говорю, а?

В самом деле, теперь на столе находилась принесенная из магазина "маленькая". Замерзший, уставший, с уязвленным самолюбием, я немедленно помог шоферу опустошить бутылочку и прибрать последние ломти ветчины. Опять появилась добродушная заведующая домом культуры.

— У вас, наверное, тут никаких родственников нет? Мы так и знали. Вы сможете переночевать в школе! В учительской!

В ответ на столь великую честь я, видимо, должен был закричать: "Ура! Да здравствует!" — но я слишком устал.

— Арвид, проводи писателя, а я должна следить за танцующими!

Так мы и расстались в тот вечер. Арвид взял фонарь "летучая мышь", и я последовал за ним. Трактор еще гудел, но теперь шум, производимый им, нейтрализовала музыка, которую усилитель выбрасывал в зал. В окно я видел, как там разными стилями весело танцуют "широкие круги читателей".

Со двора фольварка мы вышли в поле, на занесенную снегом дорогу.

— Как это вы, выезжая в деревню, не надеваете сапог? — дивился Арвид, бредя без дороги напрямик по снегу.

Я ставил ноги в его следы. На мое счастье, туфли были тесноваты, и снегу в них набилось немного, К тому же пришлось брести по снегу недалеко — всего километра два.

Кирпичное здание школы встретило нас в полной тишине. Лишь редкие звездочки отсвечивали в темных окнах. Арвид поднял сонную уборщицу.

— Для этого писателя обговорен ночлег в учительской.

— Пусть спит, если выдержит, жаль, что ли, — ворчала тетка, впуская меня в пустое и ночью такое гулкое здание.

Почему это я здесь не смогу выдержать? Привидений я не боялся. Но может быть, крысы?

— Крыс нет, клопов тоже нет, — бубнила старая, открыла учительскую и зажгла свечу. — Керосиновую лампу не трогайте, может, вы и обращаться-то не умеете с ней, еще беды натворите. Одеяло на тахте. — Потом ее шаги долго звучали, удаляясь по коридору.