Розы без шипов. Женщины в литературном процессе России начала XIX века

Как мы показали в соответствующем разделе нашей работы, идея, что женщина занимается литературой только лишь из тщеславия, и что обращение к писательству свидетельствует о ее душевной распущенности, появилась еще в 1800‐х годах. Спустя 30 лет Белинский выражает эту мысль предельно резко, «с помощью прозрачных эвфемизмов, обзывая женщину-автора площадным ругательством <…> Фельетонная развязность рецензента, доходящая до неприличия, — это, конечно, форма репрессии эмансипантки — она недостойна „приличного слога“»[582], критик настаивает на невозможности женских литературных занятий. Собственно роман г-жи Монборн служит лишь поводом для пламенной проповеди, ему отведено едва ли несколько абзацев: «Мадам Монборн не имеет ни искры дарования и, вероятно, во Франции пользуется таким же авторитетом, как у нас на Руси г-да А. В. С. Д. и другие прочие. Не знаю, с чего вздумалось какому-то г-ну или какой-то г-же Z… перевести этот роман на русский язык, как будто бы на Руси и без него мало дурных романов»[583]. Если раньше критика сосредотачивалась на социальной роли женщины, то есть на ее семейных обязанностях, то в 1830‐х годах многие противники женского литературного творчества вооружаются поверхностным позитивистским лексиконом и обосновывают невозможность женских литературных занятий уже не моральными, а «научными» аргументами (точнее, одно увязано с другим)[584]. Молодой Белинский, как и многие его современники, считал, что интеллектуальные способности женщины ограничены, и это аксиома, не нуждающаяся в доказательстве:

Уму женщины известны только немногие стороны бытия, или, лучше сказать, ее чувству доступен только мир преданной любови и покорного страдания. Нет, никогда женщина автор не может ни любить, ни быть женою и матерью, ибо самолюбие не в ладу с любовию, а только один гений или высокий талант может быть чужд мелочного самолюбия <…> Словом, женщина-писательница с талантом жалка; женщина-писательница бездарная смешна и отвратительна[585].

Белинский сводит мир женщины к сфере чувств, «преданной любви и покорного страдания», представляет эту сферу единственной «естественной» средой обитания женщины. Писательница же, по его мнению, идет против природы, но представляет собой не знаменательное исключение (указывающее на косность «законов природы»), а что-то в лучшем случае «жалкое».

Через два года после этой статьи в «Библиотеке для чтения» выйдет повесть Николая Веревкина (писавшего под псевдонимом Рахманный) «Женщина-писательница», по мнению И. Л. Савкиной, «„модельный“ текст, концентрирующий в себе весь набор стереотипов и клише изображения женщины-писательницы»[586]. В этой повести идеи, высказанные критиками ранее и подхваченные Белинским, будут развиты и даже утрированы.

Появление статьи Белинского не было следствием случайного интереса критика. В этот период (1830–1840‐е) происходит переосмысление статуса женщин-литераторов: «именно в это время женщины входят в профессиональную литературную сферу, а в критике возникает понятие „женская литература“»[587]. Николай Билевич, автор одного из первых обзоров русской женской литературы, определяет 1830‐е годы как переломный момент: «Едва ли когда-нибудь столько мыслила и писала русская женщина»[588].

Анна Бунина будет впервые упомянута Белинским в статье «Русская литература в 1841 году», которая мыслилась автором как программная[589]. Белинский называет ее в числе тех литераторов, которых следует предать забвению[590]. Похожим образом она будет представлена в статье «Сочинения Зенеиды Р-вой» (Отечественные записки. 1843. Т. XXXI. № 11). И. Л. Савкина суммировала исследовательские оценки: