Розы без шипов. Женщины в литературном процессе России начала XIX века

Однако вместе с этим он замечает, что женщины способны на большее и стоят на более высокой ступени развития, чем мужчины, потому что кротки и способны покоряться обстоятельствам. Захаров ставит в вину «кичение некоторых мужчин», которые считают повседневные женские занятия «маловажными»[236]. Автор призывает не судить «о целой половине человеческого рода по настоящему веку»[237]. Он обращается к истории, чтобы подкрепить свой тезис, что так было не всегда, и упоминает «амазонок, соплеменных и соседственных россам»[238].

Захаров рассуждает и о преимуществах писательниц:

Силою воображения изобилуют жены-писательницы с богатством неистощимым. В умах их начертывается всякая вещь с быстротою; проницательные чувства объемлют все предметы в образованиях многоразличных. Преданные во власть такого воображения, поражаются они больше чрезвычайностьми: — недовольно им мира настоящего; любят созидать мир мысленный. <…> Все, что составляет чаровательное и выступающее из обыкновенных естества законов, пленяет их и производит восторг душ чувствительных. <…> Но из всех страстей жены-писательницы лучше чувствуют и изображают любовь. <…> Быв однакож ограничены врожденною скромностью пола своего, осторожностию по должности, целомудрием по законам собственного сердца, не живописуют порывов ея во всем исступлении. Они изображают в ней чувствования только приятные и нежные[239].

Захаров, хотя и «принял деятельное участие в сплочении сил архаистов» в 1800‐х годах, но этому предшествовала «своего рода „позитивная“ борьба и соревнование с карамзинистами». Как видно из этого фрагмента, да и из всей «Похвалы» в целом, автор перенял позитивное отношение к женской интеллектуальной деятельности (возможно, здесь не последнюю роль сыграл биографический фактор: в 1786 году Захаров по рекомендации Е. Р. Дашковой был избран в члены Академии Российской, таким образом, именно женщина пособствовала его продвижению). В этой части, рассуждая о специфике женского сочинительства, он использует обороты, успевшие стать клише к 1811 году: что писательницы наделены более богатым воображением, чем писатели, что для них естественно писать о чувствах (в силу их врожденной чувствительности) и что их удел — изображать «чувствования приятные и нежные». Захаров упоминает и о значении женщин — «судей стихотворства»: «Произведения мужей оценивают жены, мужи дарования свои красотам посвящают: и только тогда славятся ими, когда нежныя чувствования жен находят в них собственных мыслей оттенки»[240].

Наконец, автор очерчивает пантеон «жен», знаменитых своей ученостью или литературными трудами (Захаров объединяет две эти категории): среди них Анна Всеволодовна, дочь киевского князя, и императрица Елизавета, содействовавшие просвещению, Екатерина II, которая «сама беседовала с музами, сама писала и щедрою рукой возвела на позорище России многих писателей»[241]; княгина Дашкова, преступившая «черту, положенную между полов»[242]; а также собственно писательницы:

Супруга творца Россияды, добродетельная Хераскова, брала иногда лиру мужа своего и бряцала на ней любомудрого изложения звуки. Дщерь отца феатра нашего Сумарокова, жена поэта Княжнина, училась у первого, второму подавала советы, и заняв от обоих стихотворства дар, заняла между российских писательниц почетное место. Сокровная семье поэтов Херасковых, Княжна Урусова, и доныне на скромной цевнице износит унылые гласы; до ныне не перестает воспевать в нежных стихах сладчайшаго души ея друга[243].