Розы без шипов. Женщины в литературном процессе России начала XIX века

Думается, что дело здесь не в отказе от официоза, а в отказе от классицистской поэтики, одним из ведущих жанров которой была торжественная ода. <…> Карамзин не отказывается писать похвалу, он отказывается писать похвальную оду[339].

Это справедливо и для случая Буниной. Название стихотворения, помещенного в «Неопытной музе», отсылает к сочинению Карамзина, ср.: «Тем, которые предлагали писать мне гимны» и «Ответ моему приятелю, который хотел, чтобы я написал похвальную оду великой Екатерине». Конечно, здесь ощутима разница в регистрах: у Карамзина это более частное высказывание, адресованное «приятелю», у Буниной — более патетическое. Карамзин пишет:

Что богине наши оды?
Что Великой песнь моя?
Ей певцы — ее народы,
Похвала — дела ея[340]

, —

ср. у Буниной: «Народа счастие есть лучший гимн царям»[341]. Несмотря на различие в метафорах — «народ — певец», «народное счастье — гимн», нельзя не отметить общность идеи двух стихотворений: демонстративный отказ писать хвалебное сочинение (стоит отметить, что у Карамзина за ним все же следует похвала Екатерине). Различны также и сами тексты, к написанию которых побуждают: у Карамзина это ода правящей монархине, у Буниной — гимны вообще. Сходство здесь отдаленное и типологическое, но общее у них то, что авторы отказываются писать по чьему-то желанию. Можно осторожно предположить, что в стихотворении Буниной также фиксируется отказ от жанровой поэзии, по причине ее неспособности отразить весь спектр переживаний поэтессы.

Стихотворение «Мой портрет, списанный на досуге в осенние ветры для приятелей» также было впервые опубликовано в «Неопытной музе». Оно интересно еще и тем, что это одно из двух стихотворений Буниной, в котором создается авторский образ, дается автопсихологический очерк — разумеется, с поправкой на то, что это поэтический текст (ср. со стихами из письма к А. С. Шишкову «Хоть бедность не порок…», первоначально не предназначавшимися для распространения, но впоследствии разошедшимися в списках. В письме поэтесса рассказывает о своем детстве и дополняет рассказ стихотворным очерком. Последний, очевидно писавшийся без расчета на публикацию, лишен лирического пафоса и находит параллели в «домашней» поэзии, шутливой и свободной от поэтических условностей эпохи).

«Мой портрет» представляет собой монолог с вкраплением реплик условных собеседников, явно меняющихся на протяжении стихотворения. Сначала это домашние, дающие советы, чем можно унять скуку: «Здесь пяльцы и с канвой!»; «Так книгами — вот шкап! лишь шаг сюда». Именно они побуждают поэтессу к сочинительству: «„Ну вот чернилица!“ — Прекрасно! точно так!»[342] Эти строки, поясняющие решение поэтессы взяться за перо, коррелируют с тем, что Бунина писала в предисловии к «Правилам поэзии» Шарля Баттё, переведенном ею «в пользу девиц»:

Истинная цель моего предприятия <перевода и издания сочинения Баттё. — М. Н.> заключается в желании занять часы, оставшиеся от домашних трудов тех, кои из вас обременены хозяйственными попечениями, и похитить несколько минут от туалета праздных. Слишком почту себя вознагражденною, естьли сия книга будет посредницею между вами и музами, доставя вам способ к союзу с сими нежными усладительницами нашей горестей[343].

Фраза «естьли сия книга будет посредницею между вами и музами», да и само название перевода «Правила поэзии <…> в пользу девиц», свидетельствует о том, что Бунина рассматривала этот перевод как руководство к литературным занятиям, но, как следует из предисловия, лишь в минуты досуга. Занятие поэзией позиционируется как досуг после выполнения дворянкой своих основных обязанностей либо как полезная альтернатива праздности. Идея поэзии как приятной забавы, которой можно предаться в свободное от службы время, очень характерна для дворянской литературы XVIII и начала XIX века. Так, И. Клейн упоминает журнал «Вечера», издававшийся литераторами, группировавшимися вокруг Хераскова: