Вникнув единожды в слог и в содержание записок, можно разделить меня на 3 различные особы, одна с другой не встречавшиеся. Существование первой можно положить до 1804‐го года. Второй с 1804‐го по 1815‐й год. Бытие третьей начинается не прежде как с 1820-го. Недостающее от 1815‐го по 1820‐й год число лет составляет неминуемый переход единого лица в другое. Без сего перехода полное изменение не было бы естественно. Самый почерк письма, трикраты разительно изменившийся, как бы представляет собою некоторого рода эпохи[433]
.Приведенный фрагмент — один из немногих комментариев поэтессы к собственной биографии, поэтому реконструировать события, стоящие за обозначенными в нем вехами, можно лишь приблизительно. В письме она рассуждает о духовной трансформации, свершавшейся в течение жизни и приведшей ее к глубокой религиозности в последние годы, не связывая ее с занятиями поэзией (по меньшей мере, не эксплицирует эту связь, что уже показательно). Действительно, сочинительство с начала 1820‐х отошло для Буниной на второй план, стихов она почти не писала[434]
. Главным делом последних лет ее жизни стал перевод «Нравственных и философских бесед» шотландского проповедника Хью Блэра (вышел в свет в 1828 году)[435].Бунина была активным творцом биографического мифа. В стихотворениях, а особенно в письмах она формировала собственный образ: женщины, которая лишилась любви и поддержки родных, но стойко переносит выпавшие ей горести и стремится стать выше их, совершенствует себя. Так, она любила подчеркивать, что ее первоначальное образование было довольно скудным: «русская грамота и четыре первых правила арифметики, шитье, вышиванье, плетение кружев и соломенных обоев»[436]
. В письме Шишкову Бунина сообщала: «Одно сиротство мое и несчастие причиною тому, что