Розы для Экклезиаста

— Во время учебы в университете я прослушал курс лекций по современной поэзии, — начал он. — Мы проходили шесть авторов: Йитс, Элиот, Паунд, Крейн, Стивенс и Гэлинджер, — и в последний день семестра профессору, видимо, захотелось поораторствовать. Он сказал: «Эти шесть имен начертаны на столетии, и никакие силы критики и ада над ними не восторжествуют». Что касается меня, — продолжал он, — то я всегда считал, что его «Свирели Кришны» и «Мадригалы» восхитительны. Для меня было честью оказаться с ним в одной экспедиции, хотя с тех пор, как мы познакомились, он мне, наверное, не больше двух десятков слов сказал.

Голос Адвоката:

— А вам никогда не приходило в голову, что он может стесняться своей внешности? — сказала Бетти, — К тому же он был настолько развитым ребенком, что у него даже школьных друзей не было. Он весь в себе и очень ранимый.

— Ранимый?! Стеснительный?! — Эмори аж задохнулся. — Да он горд как Люцифер, он просто ходячий автомат по раздаче оскорблений. Нажимаешь кнопку «Привет» или «Отличный денек», а он тебе нос показывает. Это у него отработано до автоматизма.

Они выдали мне еще несколько комплиментов и разошлись.

Ну что ж, спасибо, детка Мортон. Ах ты, маленький прыщавый ценитель искусств! Я никогда не изучал свою поэзию, но я рад, что кто-то так о ней сказал. Силы критики и ада. Ну-ну! Может быть, папашины молитвы где-то услышали, и я все-таки миссионер? Только…

Только у миссионера должно быть то, во что обращать людей. У меня есть своя собственная система эстетических взглядов. И в чем-то она, наверное, себя проявляет. Но если бы у меня и было что проповедовать, даже в моих стихах, у меня вряд ли возникло бы желание проповедовать это такому ничтожеству, как ты. Ты считаешь меня хамом, а я еще и сноб, и тебе нет места в моем раю — это частные владения, куда приходят Свифт, Шоу и Петроний Арбитр.

Я устроился поудобнее за письменным столом. Хотелось что-нибудь написать. Экклезиаст может вечерок и отдохнуть. Мне хотелось написать стихотворение об одной стосемнадцатой танца Локара; о розе, тянущейся к свету, очерченной ветром, больной, как у Блейка, умирающей розе.

Закончив, я остался доволен. Возможно, это был и не шедевр — по крайней мере, не гениальнее, чем обычно: Священный Марсианский — у меня не самое сильное место. Я помучился и перевел его на английский, с неполными рифмами. Может быть, вставлю его в свою следующую книгу. Я назвал его «Бракса».

В краю, где ветер ледяной,
под вечер Времени в груди
у Жизни молоко морозит,
В аллеях сна над головой,
как кот с собакой, те две луны
тревожат вечно мой полет…

Цветок последний с огненной главой. Я отложил стихотворение в сторону и отыскал фенобарбитал. Я как-то вдруг устал.

Когда на следующий день я показал М’Квийе свое стихотворение, она прочитала его несколько раз подряд, очень медленно.

— Прелестно, — сказала она. — Но вы употребили три слова из вашего языка. «Кот» и «собака», насколько я понимаю, мелкие животные, традиционно ненавидящие друг друга. Но что такое «цветок»?

Я сказал:

— Мне никогда не попадался ваш эквивалент слова «цветок», но вообще-то я думал о земном цветке, о розе.

— Что он собой представляет?

— Ну… лепестки у нее обычно ярко-красные. Это я и имел в виду под «огненной главой». Еще я хотел, чтобы это подразумевало жар, и рыжие волосы, и пламя жизни. А у самой розы — стебель с зелеными листьями и шипами, и характерный приятный запах.

— Я хотела бы ее увидеть.

— Думаю, что это можно устроить. Я узнаю.

— Сделайте это, пожалуйста. Вы… — она употребила слово, эквивалентное нашему «пророку» или религиозному поэту, как Исайя или Локар, — ваше стихотворение прекрасно. Я расскажу о нем Браксе.

Я отклонил почетное звание, но почувствовал себя польщенным. Вот он, решил я, тот стратегический момент, когда нужно спросить, могу ли я принести в храм копировальный аппарат и фотокамеру. Мне хотелось бы иметь копии всех текстов, объяснил я, а переписывание займет много времени.

К моему удивлению, она тут же согласилась. А своим приглашением и вовсе привела меня в замешательство.

— Хотите пожить здесь, пока будете этим заниматься? Тогда вы сможете работать и днем, и ночью, когда вам будет удобнее, конечно, кроме того времени, когда храм будет занят.

Я поклонился.

— Почту за честь.

— Хорошо. Привозите свои аппараты, когда хотите, и я покажу вам вашу комнату.

— А сегодня вечером можно? — Конечно.

— Тогда я поеду собирать вещи. До вечера…

— До свидания.