Розы и хризантемы

— Перезаложила вчера вещи в ломбарде, — объясняет мама, — но дали значительно меньше, чем я рассчитывала.

— Да пожалуйста, Нина Владимировна! — Наденька расправляет простыню и брызгает на нее водой. — Мне не к спеху, я все равно ваши деньги не трачу. На козу откладываю. Как поеду летом в деревню, козу им куплю. Чтобы молоко Олежке было. Пока еще мамка грудью кормит, а на тот год козу надо. — Она склоняет голову набок и тихонько вздыхает.

Я больше люблю, когда она улыбается, а не вздыхает. Когда она улыбается, на щеках у нее появляются две замечательные веселые ямочки. «Первый снег»… Мне надо думать про снег… Вообще-то, наверно, снег одинаковый, что первый, что не первый. Просто тут, в Москве, его сразу затаптывают. А в Красноуфимске он долго лежал..! Чистый-чистый… И толстый… А на реке были черные проруби… Мама сказала: проруби — это чтобы брать воду. Прорубают лед на реке и берут воду. А один раз была пурга… Когда сильный ветер и много снегу, это называется пурга.

— Он у нас прибыльной, Олежка-то, — сообщает Наденька, закручивая простыню валиком.

— Что значит прибыльной? — спрашивает мама.

— Без отца, значит… От председателя. Мамка у нас красивая, вот председатель к ней и ходит.

— А ваш отец где же? — интересуется мама.

— Погиб. В сорок четвертом… — Наденька раскладывает другую простыню и снова брызгает водой. — У нас все так — кто на фронте погиб, кто помер в войну, а которых в Германию немцы угнали. На всю деревню из мужчин один дед Валера остался, да ему уж сто лет скоро. Теперь вот председателя прислали. Мне счастье, что Олежка наш председателев, паспорт получила, а то бы небось так и сидела в колхозе.

Я не должна их слушать, я должна писать. Снег… Первый снег… Первый снег это еще не настоящий. Тоненький… Настоящий снег толстый. Соседский Колька в Красноуфимске провалился в снег. В яму возле ворот… Он, наверно, позабыл, что там яма. Не заметил в темноте. Упал и выл оттуда. Так ужасно, ужасно выл оттуда. Я ни за что не хотела заходить в ворота. А мама сказала: «Не твое дело, иди!»

— Пиши, пиши! — говорит мама. — Нечего сидеть. Вечно сидит, мечтает. Мечтатель! Чем скорее напишешь, тем скорее освободишься. А вы сами откуда? — спрашивает она у Наденьки.

— Из-под Курска. Семь километров от Шумаково.

— То-то я вижу — у вас в лице есть что-то южное: волосы темные, глаза. А в Москве давно?

— Пятый месяц. Я сперва в Курске в госпитале работала. Там еще раненые были. Я даже теперь с одним переписываюсь…

— Подождите, Наденька, подождите, что вы делаете! — возмущается мама. — Зачем вы выворачиваете? Наволочки и пододеяльники гладят с правой стороны.

— Да? — удивляется Наденька. — А мы всегда с изнанки.

— Зачем же? Это некрасиво.

— А чтобы вшей не было.

— Какие вши? О чем вы говорите? Давно уже нет никаких вшей. К тому же это все кипятится. Так, теперь, когда начинаете гладить, попробуйте прежде на какой-нибудь тряпочке — чтобы не сжечь. Подождите, у меня специально была где-то тряпка… Да, конечно, в Москве молодой девушке веселее, — прибавляет она, разыскав свою тряпочку.

— Веселее, — соглашается Наденька и наклоняет голову набок. — А дома у нас и есть-то нечего…

Нет, я не буду их слушать… Буду думать про снег… Наверно, если бы я знала, что это Колька воет, я бы не так испугалась. Он сломал себе ногу, когда падал. А в доме его не слышали. Он после скакал на костылях без ноги, ногу ему отрезали, она отмерзла в яме. А он всем говорил, что это его ранило на фронте.

— Рубашку начинают гладить с рукавов, — объясняет мама. — Сначала рукава, потом манжеты, потом спину, грудь, а воротничок в последнюю очередь. Ничего, ничего, не смущайтесь, постепенно всему научитесь. Не святые горшки лепят! Вы девушка толковая. И между прочим, вполне грамотно говорите — не то что другие деревенские.

— Я книжки читать люблю, — признается Наденька. — Я и в школе хорошо училась. Учительница хвалила.

— Вам бы, наверно, надо дальше учиться, — размышляет мама.

— Ничего, я работать тоже люблю, — утешается Наденька. — Пшена вчера купила, — говорит она, откладывая выглаженную рубаху в сторону. — Два кило.

— Погодите, погодите! — останавливает мама. — Что ж вы ее так бросаете? Умеете складывать рубахи? Если нет, не стесняйтесь, спросите. Застегиваем верхнюю пуговицу и кладем лицом вниз. Теперь загибаем вот так… Рукав сюда… Точно так же с другой стороны, и складываем пополам.

— Послать только не знаю как, — вздыхает Наденька. — По почте не разрешают слать, а едет редко кто… Хоть бы до весны уж продержались… А говорят, если на Димитрия мороз ударил, так весна поздняя будет…

— А в больнице вас ничего, прилично кормят? — интересуется мама.

— Очень даже прилично. Первое сколько хочешь можно брать. На второе котлетка с картошкой или рыба вареная. И компот еще. Очень даже прилично. Если б в деревне так…

— Ну, вы теперь с деревней распрощались.

— Я-то распрощалась. Братишку мне жалко, — вздыхает Наденька. — Распухнет с картошки…

— Если картошка есть, это уже хорошо, — говорит мама.