Розы и тернии

— Чай, видишь, плат! В подарочек тебе… Купил! Бери, бери, лебедушка моя!

— Ты подгулявши, Микита?

— Так, маленечко… Бери плат-то.

Лицо Любы покраснело от удовольствия, когда она взяла от Никиты платок и повязала свою голову.

— Что за раскрасавица-девица! — воскликнул парень.

— Спасибо, родной, за подарочек! Пойду к обедне в праздник, надену его, — все мои подруги от зависти позеленеют! Что за плат! Ишь, разводы-то какие на нем! — говорила Люба, сняв платок с головы и разглядывая его.

— Носи, носи, лебедушка! Вспоминай Микитку своего!.. — сказал, обнимая девушку, Медведь.

— Моего ль милого да не вспомню? Эх ты, сказал тоже! Вот и видать, что хмелен.

— Точно, хмелен малость.

— Где угостился?

— На свои денежки, родная, на свои.

— Откуда добыл? — быстро спросила Люба.

— Ох! Не спрашивай! Потому и напился, что тяжко мне, ест кручина злая сердце ретивое!

На лице Любы выразилось удивление и испуг.

— Украл, что ль? Может, убил да ограбил? — вскричала она.

Никита замотал отрицательно головой, пробурчал:

— Нет, не то совсем! — и вдруг залился пьяными слезами. — Тяжко мне, тяжко! — завопил он, ударяя себя в грудь. — Где ты, воля моя, волюшка? Прогулял я тебя, непутевый! О-ох, горе мое горькое!

— Толком говори! Откуда денег взял? — с сердцем промолвила Люба.

— Говорю, с волюшкой своей расстался! Продал ее! В кабалу пошел за четыре рубля! Да!

Глаза девушки расширились от ужаса.

— В кабалу?

— Да… К князю Фоме Фомичу Щербинину. Тяжко мне, зазнобушка моя, приласкай меня, горемычного, отгони тоску мою лютую!

Она с гневом оттолкнула его:

— Прочь, холоп!

— Чего ты, Любаша? — опешил тот.

Люба молча кинула ему подаренный платок:

— Получи свое добро!

— Да что же это?

— А то это, — вся дрожа от гнева, заговорила девушка, — что не водить мне дружбы с холопом! Лучше быть подругой татя, грабителя дорожного, чем с подлым рабом целоваться-миловаться! Никогда я полюбовницей быть не хотела, думала женой стать законною, не иначе, а теперь всему конец! Ни женой, ни полюбовницей твоей не бывать!

— Господи! Люба! Любаша! Да за что осерчала? Ведь мое холопство к тебе не пристанет? — бормотал Никита.

— Ах, пристанет! Али не ведомо тебе, что жена раба по мужу рабыней становится?[16] Не знаешь этого? А я холопкой век не буду!

Она быстро отошла от него.

— Люба! Голубка! — кинулся следом за нею Никита, с которого от потрясения разом соскочил весь хмель. — Не уходи! Не покидай! Прости!.. Нужда заставила, видит Бог! Матери хотел помочь… Любаша! Лебедь! Лебедь! Зазнобушка моя! Я выйду из холопов, кину назад деньги им… У меня есть остаток, дополню еще и отдам четыре рубля… Люба! Милая! Не беги от меня!

Девушка обернулась, не останавливаясь, и промолвила:

— Не хочу милым своим иметь холопа! Выйди из кабалы, тогда иной сказ.

— Тогда опять люб стану?

— Да. Да не выйти тебе из кабалы — продал себя навек!

— Выйду, Люба! Как ни на есть, а выйду! Милая! Обожди маленько, дай взглянуть на тебя, дай до ручки твоей губами коснуться!

— Обожди до той поры, пока вольным станешь! — насмешливо проговорила Люба и бегом пустилась от несчастного парня.

А Никита постоял, посмотрел вокруг себя растерянным, помутившимся взглядом, потом подбежал к валявшемуся на земле красному платку, поднял и швырнул его в реку.

«И самому разве следом? — мелькнуло в голове у Никиты, но эта мысль тотчас же сменилась другой: — Пойду, отдам деньги остатние, умолю боярина отпустить меня на волю!»

* * *

На другой день, поутру, когда князь Фома Фомич, собираясь уехать со двора, садился на коня у своего крыльца, Никита пробился сквозь толпу княжеских челядинцев, кинулся в ноги господина и обратился к нему с просьбою:

— Смилуйся, князь-боярин!

— А! Новый кабальный! Что тебе! — спросил Фома Фомич.

— Смилуйся! Отпусти на волю!

— Что?! На волю?! — изумился князь.

— Да! Вот два рубля… Еще два добуду, принесу… Ей-ей, принесу! Порушь кабалу, пусти на волю!

— Ха-ха-ха! — раскатисто рассмеялся князь. — Вот дурак холоп! Да разве ты того не знаешь, что принеси ты и все четыре сейчас, все равно не быть тебе на воле?

— Как так?!

— Уж скажу тебе, дурню, то, что ныне мальцу всякому ведомо… Чай, и вы все знаете, — кинул он остальным холопям, — об указе царя блаженной памяти Феодора Иоанновича?

— Как не знать! Все знаем! — гаркнули те.

— Один, значит, олух выискался такой. Ну, слушай в оба! Царь Феодор Иоаннович указ дал[17], чтобы все холопы кабальные служили своему господину до дней его, господина их, скончания. Буде и уплатят долг — все равно должны служить. Зато, коли боярин их помрет, так кабальные без всяких уплат на волю уходят… Ну а я еще помирать не собираюсь скоро, так тебе придется изрядно послужить!

— Я не знал сего, видит Бог! Князь-боярин! Милостивец! Освободи!..

— Э! полно, дурак! Надоел! Пошел прочь!

— Князь, батюшка!

— Дайте-ка ему по загривку хорошенько, молодчики! — крикнул Фома Фомич и, стегнув коня, поехал к воротам.