Розы на снегу

В ожидании своей очереди они рассаживались на скамейки, что крепко-накрепко пристроены вдоль стен, дымили самокрутками, делились бедами своими. И мельник Мартыныч рядом — сочувствует, запоминает, сколько в том или другом селе остановилось вражеского войска, куда путь держат, как вооружены. Богатейшую информацию со всей округи собирал Роов.

Вскоре мельница стала нашей явкой. Лучшего места для связи не сыскать. С одной стороны хуторка овраг пролег, с другой — густой сосновый лес подступал чуть ли не во двор. Да и мукой Мартын Иванович снабжал отряд исправно. Завел на мельнице потаенные склады, где хранил запасы. Действовал осторожно, умно. Умел соблюсти конспирацию…

Зима лютая, снежная. Лыжи достали для разведчиков, а вот маскхалатов нет. Мы к Мартынычу за советом. А он в ответ: мол, какой тут может быть совет — надо сшить маскхалаты, и вся недолга. Все найдем: и материал, и портних. И нашел. Собрал женщин понадежней и попросил их сшить «мешки» для мельницы. Добротные маскировочные халаты получил отряд.

Как-то приходит связной с мельницы. Передает большую пачку писем. Говорит — Мартыныч сказал: «Может, для листовки пригодятся». Разворачиваем пакет, читаем письма и столбенеем. Не письма, а крик души наших юношей и девушек, угнанных карательными отрядами в фашистскую Германию.

«Дорогие мои! — писал Коля Барышев отцу и брату, живущим в Плюссе. — Вот уже несколько месяцев, как меня увезли на чужбину. А если вы встретите меня, то не узнаете — одни кожа да кости остались. Еле ноги волочу. Работаю в руднике по 16 часов, ни солнца, ни белого света не вижу. На отдых отводят шесть часов…»

А вот что писала из Мекленбурга Игнатовой Феоктисте дочь Мария:

«Милая мамушка! Ну что о себе сказать: пока жива, а что будет дальше, не знаю. Сделали тут из меня батрачку. У одного пивовара. Обязанности даже трудно запомнить — стираю белье, мою посуду, полы, убираю комнаты, подметаю двор, ухаживаю за садом и огородом, выращиваю кур, кормлю свиней, топлю печи, готовлю пищу, а сама питаюсь отбросами со стола. Верчусь с утра до вечера, как белка в колесе. Чуть что не так — зуботычина, за косы, кулак в лицо. Только и радость, так это по утрам: все еще спят, а я выйду в сад и смотрю-смотрю на восход солнца и вас всех вспоминаю и думаю-верю, что когда-то и для меня взойдет свободное солнце родной земли, вызволит из горькой чужбины».

Письма эти мы поместили в партизанской газете.

А вскоре за письмами ранним утром пришло от Мартыныча тревожное сообщение: каратели прочесали ряд деревень Волосовского района, забрали молодежь и собираются вывезти в Германию. Указал время, маршрут и количество карателей, которые будут конвоировать согнанных в одну кучу людей. Накануне мы отправили несколько боевых групп на задание, в лагере нас оставалось очень мало. Что делать? Совещаемся, смотрим на карту.

— А что смотреть на карту, — говорит разведчик комсомолец Коля Екимов, — да мы эти места до самого Кингисеппа на животах проползали. — И ко мне с просьбой: — Разрешите, товарищ командир, я со своими ребятами вот тут ловушку устрою. Дорога делает петлю, а мы и зажмем карателей в этой петле. И лес рядом, удобно в нем скрыться.

— Петлю, говоришь, можно затянуть? Что ж, дело стоящее, — согласился я.

Решили разбиться на две группы. Одну возглавил Коля Екимов, другую повел я сам. Шли лесными тропами, торопились, чтобы успеть выбрать позицию.

Местность и в самом деле оказалась очень удобной для засады. Дорога выгибалась подковой и подходила к самой опушке леса. Петля, как назвал этот выгиб Екимов, хорошо просматривалась и лежала словно на ладони. У оснований «подковы» с обеих сторон мы замаскировали пулеметы и расположили автоматчиков. Небольшую группу партизан разместили в центре с задачей уничтожить тех карателей, которые попытаются помешать парням и девушкам убежать в лес, когда завяжется схватка.