Розы на снегу

Гремя, спотыкаясь обо что-то и чертыхаясь, в закуток входит Мартын Иванович. Тяжело опускается на лавку, поправляет дерюжку, вздыхает:

— Ты, Александр, не позабыл свежих газеток принести? А то сидим тут словно сурки в темноте, голова раскалывается от разных слухов. Как-то там на фронтах? Люди, сам понимаешь, интересуются.

— Принес, принес, прочти, Мартын Иванович.

— Уж это само собой.

— Ты что-то, смотрю, не в духе нынче, Мартын Иванович. Что случилось?

— Тут такое дело, командир. Ямковский староста Осипов зачастил на нашу мельницу. И все старается заговорить со мной: то остановит закурить, то на чаек напрашивается, а недавно с поллитровкой пожаловал. Не пойму, что ему от меня надо. Говорит: «Давай, старик, разопьем по маленькой, наши былые времена вспомним». Отказался я, сослался на работу. Пытаю я его: «Чего так далеко молоть ездишь, своя ветрянка под боком». — «А ну ее, — отвечает, — помол там никудышный». Не знаю, что и подумать: то ли он без всякой задней мысли напрашивается в друзья, то ли хитрит, выпытать что-то хочет…

— Да, странно это.

— В том-то и беда. Растерялся я и не могу понять человека.

Только было я собрался попросить Мартыныча о том, чтобы он помог мне встретиться с ямковским старостой, как старик поманил меня к тайнику и сказал:

— Полюбуйся, Александр.

Я прильнул к глазку и в мучном тумане около мукомолки увидел статного, в овечьем кожушке с серой каракулевой оторочкой вокруг стоячего воротника, кряжистого мужчину в серых валенках с галошами из красной резины.

— Кто это? — спрашиваю у мельника.

— Осипов, — ответил Мартын Иванович, — привез полную подводу, нагруженную мешками. На чаёк после помола напросился опять.

— Ну что ж, зови. Только не сюда, а в хату. Посиди, побеседуй. А я постучусь к вам. Уговор: делай вид, что ты меня видишь в первый раз.

Мартын Иванович отлично справился со своей ролью. Он разыграл такую сцену при моем появлении в его хате, с таким удивлением и тревогой встретил меня, ну ни дать ни взять настоящий артист. Но и Осипов не растерялся. Он сдержанно поздоровался со мной, окинул с ног до головы зорким взглядом и, чтобы снять возникшее напряжение, произнес, обращаясь к мельнику:

— Что ж, Мартын Иванович, все налицо: полевод, бригадир и представитель райисполкома. Можно и заседание открывать, о весеннем севе потолковать, о семенах и как их уберечь от оккупантов.

Говорил Осипов смело, открыто смотрел на нас, подчеркивая тем самым свою самостоятельность и решительность. По поведению, по словам, по взгляду можно было догадаться, что Осипов знает, с кем имеет дело, и ведет себя откровенно.

— Постой-постой, Осипов, — не выдержал я. — Как же ты тогда согласился стать старостой?

— Так уж вышло, люди попросили. Сказали: был колхозным бригадиром — становись старостой, а то со стороны пришлют какую-нибудь сволочь. Вот и хожу с тех пор как пришибленный между двух огней. Что не так — в морду зуботычина от «нового порядка». И от своих людей, кто не в курсе, плевки получаю: записочки с угрозами. Разве кто знает, что это я заранее отправил всю молодежь за торфом, чтобы ее не угнали в Германию? Накричали, нашумели каратели, грозились наказать. Кое-как отбрехался. А скот в овраге попрятали колхозники? Тоже по моей подсказке. Несколько бычков-малолеток оставили для видимости.

Осипов засунул руку за пазуху, достал какой-то сверток, развернул тряпицу:

— А вот мой и мандат — полномочия.

В глаза бросилась знакомая книжечка — депутатское удостоверение. Я взял его в руки, сразу узнал размашистую подпись Суворова — председателя нашего райисполкома. Встав, я крепко пожал руку Осипову. Ни он, ни я не произнесли ни слова. Да и вряд ли в эту минуту нужны были слова. Только Мартыныч, подержав в руке книжечку, улыбнулся:

— Полномочия веские…

* * *

Так постепенно, с большой осторожностью подбирал наш Мартыныч нужных и надежных людей. Но мы понимали, что и фашистская разведка не лыком шита, что пора подумать о другой явке, а эту прикрыть. Да и Мартыныч стал замечать излишний интерес к его «предприятию» со стороны ортскомендатуры.

Пришлось, чтобы не накликать беды, принять решение о ликвидации ухорской явки. Закрутились теперь жернова мельницы в Заречье. «Патент» на ее владение и эксплуатацию приобрел наш человек — «дядя Коля», Николай Егорович Степанов. Жители волосовских и гатчинских сел потянулись туда со своими пудишками ржи. А мы по-прежнему получали ценную разведывательную информацию.

Роов перебрался в отряд, находился при штабе для особо важных поручений.

Вскоре подвернулось такое задание, которое никто лучше Мартыныча не смог бы выполнить. Из Ленинградского штаба партизанского движения поступила радиограмма:

«В районе Котлы — Копорье оживление противника. Проверьте. Сообщите. Установите наблюдение за побережьем. Результаты по радио. Никитин».