Розы в снегу

«Все вышеназванное может иметь, исполнять и требовать исполнения от других и злой человек. Но не вредит душе, если тело носит неосвященные одежды, ест и пьет в несвятых местах, не едет поклоняться святыням и не молится…»

— Неужели все это было напрасно, Авэ, — голос Катарины дрожал, — бесконечные посты, молитвы, пение псалмов?

— Да, все напрасно, — тихо, но твердо ответила Авэ.

— Но ведь только он один это утверждает! Один против всех! Против нашего отца Бернара, против святого Бенедикта, против папы и кардиналов…

— Тем не менее он прав!

Вновь отворилась дверь. На этот раз пришла зажечь свечи перед алтарем и позвонить в колокол кистерша.

Катарина захлопнула книгу. Мало-помалу на хорах собрались все монахини. С последним ударом колокола кистерша приступила к вечерней молитве.

Катарина подпевала:

— Esse ancilla domini… Вот я, раба твоя, Господи…

Под белым монашеским платьем, как птица в клетке, билось ее сердце.

После ужина — а он, как всегда, прошел в молчании — мать-настоятельница объявила о том, что в здании церковного конвента состоится общее собрание.

Домина была обеспокоена. Длинной узкой рукой, на которой поблескивало кольцо, она без конца одергивала свою юбку. Монахини молча ждали, пока все рассядутся. Наконец благочестивая мать заговорила:

— Я получила известие из города… из нашего города Гримма…

Катарина едва дышала. Лица сестер были обращены к домине.

— Конвент монашеского ордена августинцев-еремитов объявил… объявил о самороспуске ордена…

По залу прокатилась волна испуга. Монахини, расположившиеся в первых рядах, оборачивались, отыскивали кого-то взглядом. Сзади сидели две родные сестры Цешау. Они-то уж точно знают больше. Несколько дней назад их посетил дядя, приор ныне распущенного ордена. Он был в монашеском одеянии, как и полагается кроткому святому отцу. Да разве пустили бы его в комнату для посетителей, если б было известно, что он один из отпадших от святой католической церкви, один из тех, кто последовал за искусителем, монахом ордена августинцев-еремитов из Виттенберга?

Сестры Цешау сидели, не двигаясь, но с таким видом, будто только они знали, как надобно поступить. Одна смиренно склонила голову, вторая задумчиво рассматривала распятие за спиной матери-настоятельницы.

— Еретическое учение отпадшего от святой церкви монаха из Виттенберга достигло и наших краев, — продолжала меж тем домина. — Нам следует возвести оборонительный вал. Нет, не вокруг монастыря, его стены достаточно высоки, а в наших сердцах! Если хоть одной из вас попадут в руки нечестивые письма, которыми этот слуга дьявола отравляет невинные души, вы должны тотчас отдать их мне! Немедля! Не читая! Я тоже в них не загляну, но предам очищающему огню, дабы телам нашим не гореть в геенне огненной. — Она воздела руки к небу и, понизив голос, почти с мольбой произнесла: — Не забывайте обета своего, сестры. Вы не принадлежите самим себе. Не поддавайтесь искушению!

Катарине казалось, будто мать-настоятельница остановила свой взор на ее опущенной голове. Но разве она была одна! Из-под вуали девушка бросила косвенный взгляд на Эльзу. Подруга сидела на скамье у стены и с деланным безразличием смотрела в окно.

Внезапно в дальнем углу зала возник шум. Старая Элизабет вскочила, размахивая руками, и, задыхаясь, заголосила:

— Я видела: зверь вышел из моря. С десятью рогами и семью головами… — Голос старухи пресекся, ей не хватало слов, она дрожала всем телом, с двух сторон ее поддерживали сестры.

— Аминь, аминь, — закричали все, и гнетущая тишина воцарилась в зале.

Ночью Катарине не спалось. Она вслушивалась в тишину. Может, кто-то еще тревожно дышит? Вот там разве не вздох? Может, это какая-то сестра беспокойно ворочается в постели?

Где-то далеко в лесу заухала сова. Катарина медленно погружалась в темноту. И распахнулись перед ней железные врата и вырвались из них языки пламени. Она хотела убежать, но не было ни дороги, ни тропки. Омерзительные чудовища, похожие на громадных насекомых, подлетели к Катарине и, схватив ее, потащили к громадному костру, в котором агонизировали люди — их руки и ноги дергались, волосы развевались…

— Катарина успокойся!

В липком поту проснулась Катарина. Рядом с ней сидела Эльза.

— Я… Я была в аду.

Подруга бесшумно вернулась в свою постель. Катарина начала читать молитву:

— Omnipotentes sempriterne deus… Вечный, всемогущий Боже, Силы Вышние в длани Твоей…

Но в голове у нее стучали молоточки, и каждый удар был словом. Из слов сложилась фраза, и фраза эта повторялась и повторялась:

«Христианин свободен в своих поступках…

Он господин над вещами и явлениями этого мира…

Надо всем…

Надо всем…

Надо всем…»

Ах, если бы только он был прав, этот монах, если бы он был прав!..

***

Катарина в раздумье прохаживалась взад и вперед по крытой галерее. Губы ее механически бормотали молитвы, так что сестры — строгая помощница настоятельницы и недоверчивая старая Элизабет — видели в ней лишь кроткую богобоязненную монахиню.