Розы в снегу

— Перестань читать мне проповедь, Кэте! — Лютер стоял на пороге в чулках и нижней рубахе; в руках он держал камзол. — Мне было б гораздо милее, если б ты еще раз обметала низ камзола — тогда он наверняка выдержит поездку. Этот кусок сукна так же, как и его хозяин, нуждается в спасении. Увы мне! Опять в дорогу! — И с раздражением швырнув камзол на скамью, Лютер напустился на сыновей: — Ну, и что вы тут расселись? Хотите подучиться напоследок? Надеюсь, мне не придется краснеть за вас, если дело дойдет до латыни?

Кэте подхватила камзол и направилась к скамье у окна — там она держала свои принадлежности для шитья.

— Могли бы и подождать до весны, — проворчала женщина. — Если опять похолодает, вы рискуете заболеть (и кто о вас тогда позаботится?); ну а если снег и дальше будет таять, дороги раскиснут, фургон застрянет или опрокинется…

— Милая Кэте! Ты самым подробнейшим образом объяснила нечистому, как можно нас помучить! — Лютер рассмеялся. Катарина удивленно глянула на мужа. В последнее время он редко смеялся.

— До чего же мне не хочется вас отпускать, Мартинус. — Она склонилась над шитьем.

— Да что там! Ты беспокоишься о своих сыновьях. По тебе, так им нет лучше места, как возле маминой юбки.

— Нет, Мартинус, я печалюсь не только о них. Но и о тебе. Ты много говоришь о смерти. А я и представить себе не могу жизни без тебя.

Она опустила руки и стала смотреть на сереющее за окном небо. Быстро смахнула слезы. Увидев это, Лютер печально замолчал. Несколько раз он по своему обыкновению прошелся по комнате, затем остановился подле жены и осторожно положил ей руку на плечо.

— Кэте, милая, я разочаровался в людях, все думают про меня: «Лютер превратился в гневливого и злого старикашку!» Даже мой друг Филипп, даже Меланхтон, я знаю, жаловался на меня курфюрсту. Только ты, ты одна еще терпишь меня. Отец наш Небесный воздаст тебе за это. Жаль, я не могу… Но завещание, как тебе ведомо, я составил. Ты не останешься без собственности и крова над головой, хоть я и не счел нужным пригласить юриста для оформления этой бумаги. Все они слуги дьявола, вечно все переврут. Большего я для тебя сделать не могу. Господь все устроит.

Кэте отложила камзол в сторону и обняла мужа за шею:

— Останься ради меня, — прошептала она, а потом снова взялась за работу.

Начало темнеть. Все меньше света проникало через окно.

Утром следующего дня, в предрассветных сумерках, все обитатели дома вышли попрощаться с герром доктором.

Корзины и кувшины давно погружены. Кэте одергивает на сыновьях курточки.

— Ганс, ты старший, присматривай за ними! Встретите родню — поклон от нас и…

— Ели б это были не графы фон Мансфельд, которым я нужен, я остался бы дома, — ворчал Лютер, карабкаясь в фургон.

Мальчишки, высунув головы из заднего окошка, гордо и взволнованно махали провожающим.

Заморосил мелкий холодный дождь. Кэте плотнее укутала плечи платком.

— Ступайте в дом! — приказала она девушкам, машущим рядом с ней вслед фургону. А сама осталась стоять посреди пустого двора.

Фургон свернул налево к воротам Элстертор. А Катарина по-прежнему не сводила с него глаз; она видела, как лошади мало-помалу стали лучше тянуть и пошли ходкой рысью. Головы мальчиков исчезли. И затем — лишь серая стена из дождя и сумерек.

И холодный ветер хлещет по мокрому лицу.

***

«Милой моей хозяюшке Катарине Лютер, докторше, госпоже имения Цюльсдорф, продавщице на свином рынке, и прочая, и прочая, и прочая.

Благословение и мир во Христе…

Милая Кэте, я слегка приболел по дороге в Айслебен, в чем сам и виноват. Но если бы ты была с нами, то заявила бы, что это вина евреев или их Бога… правда же в том, что когда мы проезжали мимо той деревеньки, вдруг поднялся ветер и потянуло таким сквозняком — даже голову продуло, — что показалось мне, будто мозги мои оледенели…

Я пью пиво из Айслебена. По вкусу оно почти такое же, как то, что ты похвалила у Мансфельдов. Оно мне очень нравится, благодаря этому пиву у меня по утрам трехкратный стул…

Твои сыночки позавчера уехали к Мансфельдам; не знаю, что они там делают. Если бы было холодно, они могли бы помогать мерзнуть, ну а поскольку тепло, они могут заняться чем-нибудь другим или страдать, как каждому нравится. Да благословит Господь Вас и дом Ваш! Шлю всем поклоны.

Мартинус Лютер, твоя старая любовь».

Сложив письмо, Кэте долго смотрела в пространство невидящим взором. Свеча медленно догорала на столе. Когда женщина наконец взяла в руки перо, часы на городской ратуше пробили полночь.

«…Вы должны лучше беречься от ветра, гуляющего по фургону. Разве я не советовала Вам надеть шапку из овчины? Немного пива оставьте в бочонке на обратную дорогу, тогда не понадобятся другие средств от живота…

Еще меня беспокоит Ваша нога. Боюсь, докторам и дела нет, остался в ней гной или вышел. Как бы я хотела, чтобы Вы вернулись вместе с детьми! Ночью я лежу без сна и думаю обо всех, кто желает Вам зла: папистах, сторонниках императора, евреях, неверующих, — и не знаю, куда мне деваться от беспокойства за Вас. И со слезами на глазах молю Отца Небесного защитить Вас от нападок зла.