Розы в снегу

Катарина глянула на свои руки. Они окрепли с тех пор, как она вызвалась помогать Кранахам.

— Все лишь по благодати, по благодати Господа нашего Иисуса Христа…

Вокруг дышали, сморкались и толкались люди. Прихожане стояли тесно прижавшись друг к другу. Мыслями своими Катарина была далеко-далеко, рядом с мужчиной, находившемся где-то в чужих краях. Весь он — молния и огонь в толпе, которой случалось не только окружать его, но и предавать. Услышат ли они его? Прислушаются ли к нему крестьяне, вышедшие на войну с косами и цепями? Или напрасно кричал он им:

— Аминь. И мир Божий, который превыше всякой власти земной…

Катарина опустила голову, собираясь с мыслями. Детям Кранахов не стоялось на месте. Барбара сидела на скамье, держа младенца на коленях. Лукас дергал сестренку за косички. Самого мастера не было в церкви, но Ганс, старший сын, стоял, сдвинув брови, подле матери. Прихожане запели. Катарина вся сжалась. Что сказал бы епископ фон Пфорта об этом пении? Каждый тянул ноту как ему заблагорассудится, голоса женщин походили на тремоло соловьев. Ни Меры, ни порядка… Разве это можно сравнить со стройным Пением монастырского хора? После того как была наконец-то прочитана молитва «Отче наш» и священник благословил собравшихся, дети с облегчением выбежали на улицу. Старина взяла маленькую Анну за руку. Не сразу им удалось пробраться сквозь толпу празднично одетых горожанок.

— Почему мастер Лукас не пришел на службу? — спросила Катарина у Барбары.

— Почему? Он говорит, что если колокольный звон застанет его за работой в мастерской, — это его лучшее богослужение. Таковы мужчины: и католики, и лютеране охотно передоверяют женам посещение храма.

Придя из церкви, хозяйка поспешила на кухню, где над приготовлением воскресного обеда трудились служанки, а Катарина пошла в мастерскую.

Художник Лукас трудился над алтарем. В группе людей, теснившихся вокруг креста Спасителя, он тщательно прорисовывал одно лицо. Погруженный в работу, художник не услышал шагов Катарины. Она встала за его спиной и принялась наблюдать за тем, как он пишет.

Вот он отвел руку в сторону, и она невольно вскрикнула.

Кранах резко обернулся:

— Ты испугала меня, Катарина!

— Но ведь это же… Это же старая Мари!

— Да. Может быть.

Меж солдат, чьи глаза горели ненавистью и желанием убивать, художник поместил отчаявшуюся, несчастную женщину. Ее широко распахнутые глаза обращены к распятому Христу. Чуть дальше к подножию креста припала Богоматерь. Над ее фигурой — она была почти готова — трудился один из учеников мастера. Со странным безразличием смотрела с полотна на Катарину Божия Матерь. Но старая Мари! Какая мука на лице! Одна среди насмешек и звона оружия. Рты мужчин разверзнуты в крике, глаза под кустистым бровями выпучены. Они бряцают мечами и копьями, и им мало крови.

— Мастер Лукас, кого вы пишете?

— Крестьян, Катарина, и ландскнехтов[30]. И те и другие жаждут убивать и грабить.

Он отложил кисть в сторону и отступил на шаг, рассматривая нарисованную им толпу.

— Лютер с крестьянами, — вырвалось у Катарины.

— Знаю.

— А если они его…

— Они не осмелятся его уничтожить. Ни кайзер, ни папа не смогли его убить.

Катарина вздохнула:

— Он говорит, что жаждет смерти.

Художник с улыбкой обернулся:

— А разве ты не знаешь, как этому помешать?

Катарина покраснела:

— Скорее бы он вернулся!

— Господь простер десницу Свою над его головой.

Катарина молитвенно сложила руки. В церкви ей не удалось сосредоточиться, и она молилась без обычного для нее воодушевления.

— Пойдем, Катарина, думаю, госпожа Барбара нас заждалась.

Они вышли из мастерской и прошли через двор. Малышки Барбара и Анна со смехом бросились им навстречу. Катарина тяжело вздохнула:

— Я верю, Господь с нами во все это время…

***

Тайком они пришли, тайком и уходили. Чета Кранах, весело переговариваясь; священник Бугенвиль, серьезно, с достоинством вышагивая, Юстус Йонас[31] — со слезами на глазах. Входную дверь монастыря они оставили открытой. Теплый летний воздух устремился в старое каменное строение.

Катарина видела, как они пересекли монастырский двор и затем свернули налево, в город. Окрестный люд еще ни о чем не догадывался. Но вот друзья вернутся домой и, само собой, этим же вечером возьмутся за перья, чтобы купцы, торговки, кайзер, князья и епископы узнали: монах и монашенка сочетались браком.

Катарина остановилась в дверях. Вдоль старых монастырских стен цвели липы. На молодой груше, росшей посреди двора, уже завязались плоды. За спиной девушки темнел дом. Влажный воздух поднимался из углов двора. На столе все еще стоял кувшин с вином. И где-то там, в сумраке комнат, в своем темном камзоле, крепкий и широкоплечий, беспокойно шагал взад и вперед ее муж.

Застрекотала пролетавшая над крышами сорока. Вольф, слуга, собирал посуду на столе.

— Спокойной ночи, Вольф!

— Спокойной ночи, благочестивая фрей… э-э… госпожа доктор!

Она слышала, как Вольф мелкими шажками просеменил на кухню, и закрыла дверь на ключ.