Рцы слово твердо. Русская литература от Слова о полку Игореве до Эдуарда Лимонова

Мамлеев всю жизнь изучал и преподавал индийскую философию и мистику. Будучи последователем французского философа-традиционалиста Рене Генона, он склонен был искать сокровенное знание в Ведах и Упанишадах. Но это был поиск тайн ради России и русской культуры и не в ущерб Православию.

Мамлеев считал, что «православие – это христианство как таковое, сохранившее в себе наиболее сакральную часть христианства – исихазм и учение об обожении человека. Оно сохранено только в православии, что делает православие хранилищем истинного сокровища христианства».

Примечательной чертой Мамлеева, так резко отличающей его от весьма многих известных «российских литераторов», была его влюбленность в Россию и русскую культуру. Вынужденный провести практически двадцать лет в эмиграции, сперва в США, затем во Франции, он категорически отрицал необходимость для России чему-то учиться у Запада в политическом, культурном и духовном смысле. И постоянно говорил об этом в своих интервью, статьях и лекциях в самые глухие годы западнической вакханалии.

«Запад никогда не позволит нам стать великой процветающей державой, если это будет от него зависеть. Поэтому экономика, ориентированная на зависимость от Запада, обрекает Россию и подавляющее большинство ее народов в лучшем случае на жалкое полуколониальное существование. Это не означает, конечно, что необходим отказ от сотрудничества с Западом, но оно должно быть таким, чтобы исключалось подчинение кому-либо», – сказано, между прочим, в 1994 году.

Вообще, это удивительный феномен и тайна русской культуры, которая заставляет посмотреть на мамлеевскую эзотерику более серьезно. Определенные явления, которые до поры до времени кажутся знаками распада, упадка, утраты большого стиля, на деле оказываются дорогой к русскому возрождению и фактами этого возрождения.

Посмотрим на наш литературный мир 1990-х глазами человека того времени. Солженицын, «разваливший Советский Союз». Бродский, отлично устроившийся в Нью-Йорке англоязычный эссеист. Проханов, пронизанный мрачным некропатриотизмом и бесплодной ностальгией по мистическому сталинизму. Лимонов, от которого все помнят только рандеву с негром, а его ирредентистские и националистические фантазии кажутся маргинальностью. Мамлеев, безумие миров которого, казалось, становится нашей повседневностью.

Были все основания решить, что мы пребываем свидетелями при отходе русской литературы, русской культуры, вообще всего русского в царство смерти. Что даже самые заметные явления нашей словесности – это явления распада, мусорный ветер, над которым будет жовиально фланировать Борис Акунин.

И вдруг происходит нечто удивительное и все пересобирается. Солженицын оказывается политическим пророком, формирующим повестку будущей державной политики, а расставленные его публицистикой вехи – практически статьями конституции становящегося русского порядка. Бродский раскрывается перед будущим как певец Империи, наносящий смертельный удар украинству как культурному проекту.

Проханов из лидера загнанной в угол оппозиции превращается в соловья Генштаба и опорную фигуру нового «мейнстрима». Лимонов из изгоя, из маргинального политика, чьи приверженцы садятся на большие сроки, обращается в вождя одной из колонн повстанцев в Новороссии, а его программа русской национальной ирреденты становится если не официальной программой власти, то неофициальной программой большей части русского общества.

Люди упадка внезапно обернулись людьми рассвета. Их безнадежный последний тупик, обороняемый полутора калеками, оказался плацдармом для широкого наступления. Таковы парадоксы русского бытия. Если нас погружают в хаос и стирают в порошок, то это означает лишь начало нового русского порядка.

Вот эту удивительную диалектику русского хаоса Юрий Витальевич Мамлеев чувствовал невероятно тонко. «Хаос всегда побеждает порядок, порядок не может победить хаос», – говорил он. И сам был странным и жутковатым предводителем одного из миров русского хаоса, оказавшимся предвестником светоносного и прекрасного порядка, зарю которого еще успел застать.

Лимонов. Восхождение

После того как я прочел подаренную мне Лимоновым при первой нашей встрече (судя по автографу дело было 10 декабря 2015 года) «Книгу мертвых-3. Кладбища» самую грустную («Со смены не вернулась молодая жена») и самую смешную («Ангел со вздернутой губкой и случайный актер») книгу в моей жизни, я почему-то уверился в том, что Эдуард Лимонов еще и мне успеет написать некролог.