Рубедо

— И ты собираешься сбежать? — спросила она, запрокидывая лицо и ловя глазами его блуждающий взгляд. — Бросить меня… больного отца, сестер, страну… сбегая в морфиновые сны… в смерть? — Генрих не отвечал, но между бровями пролегла задумчивая складка. — А как же твои мечты? Твои исследования? Твои обязательства перед страной? Да, да! — Марго повысила голос, впиваясь ногтями в бинты на его ладонях и вздрагивая от жалящих кожу искр, но не пытаясь отстраниться. — У всех есть обязательства, Генрих! У тебя — перед семьей и народом! У меня — перед братом и тобой! Помнишь то глупое покушение в театре? Тогда ты признался, что терпеть не можешь «Традегию Иеронимо», потому что этот бедняга напрасно жил и напрасно умер! Ты же хотел умереть не напрасно! Остановить руку, вращающую механизм!

— То были глупые мечты, — возразил Генрих со слабой улыбкой. — Увы, им не суждено сбыться. Я проиграл…

— Но не имеешь права отступать!

— Все наработки Натана изъяты полицией…

— Но есть другие! Обязательно будут другие! — возразила Марго, подумав о тайной лаборатории под фамильным особняком и красной пыли — едва ли хватит наскрести на порцию, но, если разобраться в записях барона — можно создать еще.

— Не знаю, хватит ли у меня сил… — он все еще сомневался, но в потухших глазах Марго уловила мерцание жизни, и сжала ладонями лицо Генриха, не позволяя отвести взгляд.

— Ты справишься! — с жаром заговорила она. — С болезнью и с неприятностями. С самой смертью! Ты же Спаситель, ты уже умирал и воскрес! А, значит, Господь отметил тебя не просто так… Ничего не бывает просто так, я знаю! Я сама была мертвой… — сглотнула, переводя дыхание, и продолжила, боясь, что Генрих перебьет ее, и Марго не успеет сказать что-то важное для себя: — Я умерла на пожаре вместе с отцом, но воскресла для брата. В приюте меня считали вещью, игрушкой для будущих господ, и я умерла вторично в свою первую брачную ночь. Но снова воскресла, когда узнала тебя… Ты вдохнул в меня жизнь, Генрих! Не смей отбирать ее снова! Слышишь?! Никто не смеет отбирать ее у нас!

Она сглотнула, ощущая на языке слезы. Генрих не ответил — только подался вперед и накрыл ее губы своими.

Сердце застучало, в горле затрепетали, защекотали крыльями бабочки — и все прошло. Осталось тепло и легкость.

Марго отвечала на поцелуй, растворяясь в обволакивающей неге, забывая, кто он и она сама, словно счищая с обоих сомнения, страхи и темные мысли. И не обратила внимания на голоса под окном, на быстрые шаги по лестнице, на лязг дверного замка. Но оба вздрогнули, услышав оклик:

— Ваше высочество! — а после осуждающее: — Ваше высочество?!

Оглянувшись на вошедших, Марго замерла, все еще держа руки Генриха в своих, но уже ощущая, как внутренности сворачиваются в ледяной клубок — на пороге стоял ее худший кошмар.

Дьявол в алой хламиде.

Его преосвященство Дьюла.

— Однако, — пожевав губами, недовольно проскрежетал он. — А мне докладывали, будто его высочеству нездоровится…

— Как видите, я нашел лекарство, — сухо заметил Генрих, выпрямляясь и суровея лицом. — Почему пускаете посторонних, Андраш?

Адъютант, держащий в руках поднос с вином и двумя бокалами, не успел ответить: Дьюла оттеснил его плечом и выступил вперед, разворачивая хрусткую бумагу, скрепленную печатью.

— Позвольте прервать сеанс вашего исцеления, — ядовито заговорил он. — Но властью, данной мне Господом, по срочному созыву кабинета министров ввиду временной недееспособности его величества Карла Фридриха был принят указ, — встряхнув бумагой, он сделал паузу, сверля Марго жучиными глазами, отчего ее сердце подскочило к горлу, и, наконец, выговорил отчетливо и звонко: — Ваше высочество, мы предлагаем вам регентство на время болезни вашего отца. В случае согласия прошу незамедлительно вернуться в Ротбург для передачи вам всех необходимых бумаг, регалий и полномочий.

Последние слова потонули в грохоте: это Андраш выронил поднос.

Осколки бокалов поблескивали, будто крылья умирающих бабочек.

Глава 2.7. Бабочки в паутине

Ротбург.

Его ждали всю нескончаемо длинную рождественскую ночь.

В неспящих окнах апатично помаргивал свет. Вязкую тишину разбавляли шорохи и шепотки, и тени лакеев сновали по лестницам, стараясь оставаться незамеченными, но иногда нет-нет, да выныривали из теней и сгибались перед Генрихом в немыслимо глубоких поклонах, что вызывало необъяснимую брезгливость.

Он знал, что в зале заседаний, освещенном более прочих, дожидались его возвращения одиннадцать министров во главе с его преосвященством Дьюлой. И знал, что епископ очень недоволен отсрочке. Генриху хотелось сказать в оправдание, что он предпочел бы вернуться в Ротбург при иных, более благоприятных обстоятельствах, но вовремя опомнился и спрятал смущение за угрюмостью. В конце концов, у него тоже была тяжелая ночь. В конце концов, это его разбитый параличом отец лежал сейчас в самой западной спальне Ротбурга.

Министры подождут.