Рубедо

— Смерть мятежникам! — орали горожане, возбужденные боем и вовсе не собирающиеся расходиться. — Вива Спасителю! Авьен будет стоять вечно!

И никто не понял, кто начал стрелять первым.

Орудия загрохотали наперебой.

Марго прянула назад. Ее оттолкнули прущие сзади мужчины. Люди кричали. Пули с визгом ввинчивались в кирпичную кладку и булыжники мостовой. Марго зажала ладонями уши, чтобы не слышать этого грохота, этих криков и влажных хлопков, с которыми из ран начинала хлестать кровь.

Два потока — пестрый добровольцев и черный мятежников, — втекли один в другой, вспучились гневом и схлестнулись в схватке.

Полетели камни. Со свистом рассекали воздух доски и топоры. Влажно хрустели изуродованные суставы. Яростные крики слились с криками агонии, а голосов гвардейцев и вовсе не было слышно.

Ошеломленным взглядом Марго шарила по толпе — взмыленной, ревущей, пьяной от крови. Это, верно, vivum fluidum проснулся в их жилах. Это он, он толкал на безумие! Это — гниль в легких чахоточных больных. Это — черные шинели анархистов. Это рука, вращающая механизм, что заводит пустые сердца и распределяет человеческие судьбы.

Где же ты, Спаситель?! Ты ведь хотел остановить механизм! Ты ведь обещал! И я — думала Марго, — пришла помочь сдержать обещание.

Дважды грянули залпы.

Над площадью взметнулась и повисла черная простыня.

Марго закашлялась, царапая горло ногтями.

Кашляли в дыму отрезвевшие люди.

— Остановитесь! Будьте благоразумны! — надрывались гвардейские офицеры.

Навершие ворот — Холь-птица с распростертыми крылами, — сияло над пеплом и дымом. Вот — пришло время жатвы.

Марго оттерла слезящиеся глаза.

Несколько десятков трупов усеивали мостовую. Камни почернели от крови и копоти. И еще живые бунтовщики, распластавшись по земле, ворочались под возобновившимся градом пуль.

Показалось — в пелене метнулась алая сутана.

А там — правда или нет? — в тени шевельнулась знакомая фигура в полицейском мундире.

Марго подобралась, вмиг вспомнив о револьвере, и выставила дрожащее дуло.

— Стойте! Прекратите смертоубийство! Прекратить огонь!

Орудия умолкли будто по команде.

Марго обернулась на голос и обомлела.

Он всегда был здесь: не прятался в кабинетах Ротбурга, не красовался в парадном костюме с балкона — Генрих шел через толпу. В расстегнутой солдатской шинели, с брызгами крови на выпущенной рубахе, с голыми руками, обезображенными шрамами и сочащимися искрами как сукровицей.

— Это говорю вам я! — продолжал он. — Я! Я! Спаситель Священной империи! — Генрих оглядывал каждого, словно из каждого вытаскивал душу, и Марго видела, как в смятении опускают лица собравшиеся люди. — Черная хворь vivum fluidum говорит в вас! Не замечая того, вы приблизили момент ее пробуждения! Но пролитая кровь ничего не изменит! Это я несу божественный огонь! Я рожден, чтобы спасти вас! Я нашел эликсир жизни! Потому слушайте меня…

— Не слушайте! — высокая фигура епископа шагнула из дыма навстречу. За его спиной пламенел адский закат. — Он не Спаситель. То дьявол в человеческом обличии! — он вытянул перст, кроваво сверкнувший рубином, и люди, как по указке, повернули головы. Повернулась и Марго, лишь краем глаза уловив движение в тенях. — Божьем соизволением я лишаю его регентского звания! И приговариваю к смерти!

Очнулись и завозились бунтовщики.

Под кронами тополей почудилось движение — видела одна Марго, — и силуэт, затянутый в полицейский мундир — Вебер! — вскинул руку с револьвером.

Марго пронзило как молнией. Бросившись через толпу, еще не понимая, что все еще держит наставленный вперед револьвер, она вскрикнула:

— Генрих..!

Он обернулся на звук: янтарно пламенеющие глаза на осунувшемся лице. Сдвинул к переносице брови — такой мальчишеский, такой уязвимый жест.

Вебер выступил из тени.

Тогда Марго нажала на спусковой крючок.

Оглушающе до звона в ушах, до боли в плече громыхнул выстрел. И установилась такая тишина — ватная, давящая тишина, — что Марго не слышала более ни криков, ни грохота орудий.

А только видела, как из круглой дырочки в черепе Вебера потекла темная струйка.

В совершенной тишине он рухнул навзничь. И более не встал.

Площадь перед Ротбургом.

Солнце медленно снижалось за шпиль кафедрального собора. Косые лучи вызолотили крыши и отвесно падали между домами, точно в ущелье, где на дне — на мостовой, бугрящейся вывороченными камнями и трупами, черной от крови, наполненной возбуждающе-сладким запахом смерти, — среди всех горожан, ремесленников, фабрикантов, зеленщиков, студентов, солдат, бунтовщиков, — облитая золотом, сияла Маргарита. В ее руках был огонь, упрятанный в железо и порох, но Генрих хорошо чувствовал его: трепещущий, голодный, поджидающий на том конце округло открытого рта в центре револьверного дула. В нем была причудливая красота, всегда привлекавшая Генриха. И этой красотой — прозрачной, дивной, сияющей изнутри, будто из леденцового нутра, — теперь была полна Маргарита.