Рубедо

— Ах, нет! — быстро ответила баронесса. И, видимо, испугавшись, что ее снова не так поймут, поправилась: — Конечно, я не против и полностью в вашем распоряжении. В конце концов, вы делаете для меня так много…

Царапнула совесть — ведь из-за тебя арестовали мальчишку, да, Генрих? — и он, маскируя неловкость живым участием, заметил:

— Это мой долг как наследника и Спасителя. Однако продолжайте. Как вам показался герр Нойманн?

— Изрядным пройдохой! — весело откликнулась баронесса. — Простите, если говорю это столь прямо, ваше высочество. Мне показалось забавным, что его нисколько не смутило обвинение, и даже, казалось, обрадовался этому.

— Слышал, герр Нойманн обожает запутанные дела, — вставил Генрих, украдкой разглядывая точеную шею и красивые скулы собеседницы. Глаза, затененные вуалью, сверкали живым огнем. — Что он предложил?

— Признаться, что Родион был в салоне на Шмерценгассе. В первый раз с непривычки перебрал вина, поэтому и не заметил, как кто-то из собутыльников подкинул ему гнусные памфлеты. Мол, злоумышленник испугался облавы и предпочел скинуть улики. Конечно, Родион сперва возмутился, принялся доказывать, что и не думал кутить в борделе и тем более не пил никакого вина, но герр Нойманн сумел ему доказать, что лучше прослыть повесой, нежели государственным преступником. Тем более, если таким образом удается покрыть настоящего…

Тут баронесса осеклась и посмурнела. Искрящаяся радость во взгляде сменилась тревогой, затем задумчивостью. Генрих снова почувствовал себя неуютно и спрятал руки за спиной.

— Что же вы? — подбодрил он. — Продолжайте, очень интересно, чем закончился разговор.

— Конечно, — баронесса очнулась, встряхнув головой, поправила съехавшую шляпку. — Герр Нойманн запросил характеристику на Родиона, и уже получил заверения от профессуры, что она будет положительной.

«Натаниэль, — подумал Генрих. — Конечно, он в красках расхвалит мальчишку, даже если ни дня ему не преподавал».

— И за все это, — продолжила баронесса, снова светлея лицом, — я обязана вам, ваше высочество! О, как же я была неправа и поспешна! Меня терзает стыд, что я тогда напала на вас в театре… вы были бы трижды правы, если бы отправили меня на эшафот! — голос дал осечку, но тут же выправился: — Однако пожалели несчастную женщину. Ваша доброта и щедрость не знают границ! Я буду молиться за вас перед Богом!

— Пустое, — натянуто улыбнулся Генрих. — Не нужно за меня молиться, баронесса, мне это не помогает.

Экипаж миновал особняки, украшенные угловыми башнями и фахверковыми элементами, и белый камень стен сменился зеленью искусственного оазиса, над которым горбом повисло колесо обозрения.

— Вы знаете, — сказал Генрих, — в отдаленных уголках парка до сих пор разрешено охотиться. Однажды я подстрелил здесь редкого белого оленя. Среди охотников бытует поверье, будто тот, кто его убьет, умрет раньше срока и не своей смертью… Ерунда, конечно!

— Я не люблю охоту, — быстро ответила баронесса. — Бедных зверушек травят собаками и гонят на верную смерть.

— Охота — это спорт, азарт, победа, наконец! — возразил Генрих.

— И побеждает всегда охотник. Вам не кажется, что это нечестно? У зверей нет ни малейшего шанса, тем более, если место их обитания ограничено заповедником вроде этого, — она дернула подбородком, указывая на аллеи, запруженные прогуливающимися толпами. Среди аккуратно постриженных кустарников яркими пятнами выделялись крыши ярмарочных палаток, где можно было купить имбирные пряники и яблоки в карамели.

— Жизнь вообще несправедливая штука, — заметил Генрих, разглядывая прогуливающихся джентльменов, с жаром о чем-то спорящих, крикливых мальчишек, устроивших на аллее игру в догонялки, молоденькую фройлен, покорно семенящую вслед за старой ведьмой — глаза девушки были скромно опущены вниз, но Генрих отметил приятную округлость щечек, белизну кожи и нежный глянец губ. Усмехнулся, потрогал стигматы через перчаточную ткань, и повторил: — Несправедливая и жестокая. Кто-то рождается богачом и всю жизнь купается в роскоши, а кто-то рождается в нищете и, даже будучи одаренным умом и талантом, никогда не достигнет высот, ограниченный собственным социальным статусом, как кандалами. На фоне того, как от голода и болезней ежегодно умирают сотни авьенских граждан, убийство диких зверей кажется меньшим злом.

— Вам откуда знать проблемы бедняков, ваше высочество? — осведомилась баронесса, и Генриху почудилась в ее голосе насмешка. — Вы по праву крови отхватили у жизни ее лучший кусок.

— Который давно встал поперек горла, — ответил Генрих. — Но вы, баронесса, тоже не бедствуете? Ваша семья…

— Моя семья погибла, — резко ответила женщина, черты ее лица по-лисьи заострились. — Я росла сиротой, ваше высочество, поэтому Родион — все, что у меня есть. Вряд ли вы знаете, каково расти без родительской любви.