Рубенс

Вот замечательное полотно, на котором Рубенс восславил веселье — безудержное веселье фламандской кермессы. Несмотря на все свои титулы и богатство, Рубенс — настоящий плебей, и герцог Арсхот был прав, заявляя, что он — «человек другого круга»! И слава богу! Никогда бы не написать ему такого произведения, принадлежи он к миру чванливых и помешанных на своих призрачных привилегиях аристократов. Нет, в жилах Рубенса поет кровь народа. Народа Фландрии — молчаливого и долготерпеливого, который вдруг взрывается бурным весельем. Это беспричинное веселье, веселье во имя самого веселья, вопреки невзгодам и трудным временам. Веселье! Пронизанные им, становятся певучими легкие краски художника. Оно превращает линии его рисунка в безумные арабески.

Брейгель Старший тоже писал деревенские празднества. Но разве они были веселы? Разве у этого знаменитого художника есть на картинах хоть одно улыбающееся лицо? Если его прозвали «Забавником», то, по словам Карела ван Мандера^[263], за его фантастические картины в духе Босха^[264]. Крестьяне у Брейгеля иногда танцуют на свадьбе или на каком-нибудь другом празднестве, но танцуют они сдержанно, и с их лиц не сходит выражение озабоченности. Это, как правило, начало празднества. Рубенс, как всегда, начинает прямо с кульминации. Празднество у него в самом разгаре. Это вакхическое буйство танцующих пар, в которых вселился бог танца. Яства и напитки, танцы и музыка — заводилы веселья, которое одушевляет весь народ. Дерзкие руки, недвусмысленные жесты. Это шокирует вас, ханжи и жеманницы? Да вы просто не знаете, что такое веселье, хмель, который вовлекает все — вплоть до мельчайших деталей — в изумительный вихрь своего движения!

В тот день, когда на радость себе и нам Рубенс написал этот гимн веселью, он наконец сбросил маску и оказался таким же, как люди на его картине, опьяненные жизнью, жаждущие всех ее наслаждений, ненасытные в своих аппетитах… Да, этот прирожденный язычник, прикидывающийся католиком, любит жизнь, несмотря на свои шесть десятков лет. В «Крестьянском танце» он снова вернется к этой теме, по в безумном хороводе новой картины не достигнет широты «Кермессы». Это просто веселая группа, а не толпа. И если даже движение здесь бойчее, ликование звучит с меньшей силой. Какая-то пара целуется. Какой-то человек склонился к своей соседке, но хоровод уже увлекает его за собой. В «Кермессе» это всеобщее веселье, веселятся все, и стар и млад. И грудные младенцы и дети постарше, которые пытаются напиться из кувшинов. Взрослые танцуют, чьи-то руки тискают женские груди, гуляют по спинам и животам, и повсюду — сочные поцелуи. Старики жадно пьют из жбанов. Кажется, ни один художник на свете не воплощал в таких сладострастно изогнутых линиях такой великолепный гимн радости. Радости человека на фоне мирного брабантского пейзажа.

Само собой, Рубенс по-прежнему пишет картины на религиозные сюжеты. Что поделаешь — их заказывают! Но он не торопится эти заказы выполнять. Вот художник Гелдорп от имени банкира Эберхарда Ябаха заказывает ему алтарный образ для церкви св. Петра в Кёльне. Рубенс отвечает: «Чтобы не торопясь и без помех выполнить желание Вашего друга, мне нужно полтора года». Он просит полтора года, даже не зная, на какую тему ему придется писать картину. Но поскольку речь идет об эпизоде из жизни св. Петра, он предлагает написать его распятым «ногами вверх, потому что мне кажется, я смогу добиться этим чего-то необычного, однако того, что как раз в возможностях моего дарования». Очень характерное для него отношение к религиозному сюжету. Впрочем, Рубенс — человек деловой и умеет вести переговоры с клиентами. Поэтому в конце он пишет: «Так или иначе окончательное решение принадлежит тому, кто платит за картину»^[265].

Через десять месяцев Рубенс объявляет, что он «далеко продвинулся в работе». В этом, однако, приходится усомниться, потому что он добавляет: «Впрочем, я очень желал бы, чтобы меня не торопили с окончанием и предоставили мне возможность считаться с моими удобствами, и я мог бы с удовольствием довести работу до конца». Он объясняет, что «завален работой»^[266]. Он и в самом деле очень много работает. Для иезуитов Гента он пишет «Мучения св. Ливина», исполненное неистового движения. «Шествие на Голгофу» вопреки своей теме — самое настоящее празднество. «Мученичество св. Урсулы» и «Избиение младенцев» — блистательные работы, в которых темперамент берет верх над всеми прочими соображениями. Рисунок стал чисто эмоциональным, мазок — воздушным. Прежние полотна, которые восхищали динамизмом, кажутся статичными рядом с новыми произведениями, сотворенными художником с какой-то воздушной легкостью ради его собственного удовольствия.