Рубеж

— В сердюках я сейчас — у пана Мацапуры. Сам не рад, да деваться некуда, панна Ярина. Так вот, прознал я, что пан Станислав сжечь Калайденцы задумал. Завтра…

Девушка вздрогнула, но миг спустя ощутила злость — и неведомую ранее уверенность. Широко шагает Дикий Пан, не споткнуться бы!

— Десять человек поедут — с паном Юдкой. Село маленькое, пан Станислав говорит, что и десятка за глаза хватит…

Ярина усмехнулась — нет, не хватит! Теперь они в Валках не слепы! Теперь и ударить можно — во всю силу!

— Когда?

Гринь задумался, зачем-то потер подбородок.

— После полудня, думаю, к вечерне. Пан Станислав ждет, пока все в церкви соберутся.

— Ясно…

Мысли неслись, обгоняли друг друга. Десять сердюков — немного. На дороге встречать опасно — уйдут, да и на шаблях Мацапуровы хлопцы горазды. А вот ежели в церкви спрятаться, да гаковницу вперед выставить… Десяток — в церкви, другой — за домами, чтоб никто не ушел…

— Ну, спасибо тебе, Гринь! От меня — и от тех, кого ты от смерти спас!

Парень смутился, помотал головой:

— То вам спасибо, панна сотникова! Поеду, как бы не хватились… Он вновь поклонился — отдельно Хведиру-Теодору, отдельно Ярине — и шагнул в темноту.

Сгинул.

— Ну что, пан писарь сотенный? — Ярина глубоко вдохнула холодный воздух, улыбнулась Хведиру. — Вот и мы часу дождались!

Кони были плохи — еле шли по глубокому снегу. Всадники сидели кое-как, в седлах, а порою и просто на попонах. Ярина обернулась, головой покачала — не войско! Хоть и стараются хлопцы.

Сама девушка ехала впереди, рядом с верным Агметом. Не в первом ряду. Туда не пустили, напомнив, что место сотника — за дозорными, а еще лучше — сбоку, к середине ближе. Вот и довелось пристроиться за широкой спиной пана Рио. Тот сам вызвался первым ехать. Агмет заворчал, но гость, мягко улыбнувшись, напомнил, что у него все-таки два глаза.

Пан Рио был не один. Слева грузно восседал широкоплечий Хостик-Хвостик, справа ерзал по седлу пан лекарь. Их Яринка и брать не хотела: один с раной недолеченной, другому на коне сидеть неладно. Но оба — и заризяка, и гулена — твердо заявили: куда пан Рио — туда и они. Так и переспорили.

Когда все трое сели на коней, девушке внезапно почудилось, будто она уже где-то видела этих странных вояк. Не у хаты Гриня Кириченки, не в лесу — раньше. И только за Валками, когда отряд свернул в лес, сообразила. Ну конечно! Картинка-лубок, что в горнице отцовской висит! Давно уже висит, поблекла вся. Заходил как-то в Валки офеня из Московии, вот и продал.

Да, картинка, друкованная, красками расцвеченная. На ней тоже три всадника-богатыря, в кольчугах, с мечами. Один руку ко лбу прикладывает, другой рукоять кладенца булатного сжимает…

Ярина чуть не рассмеялась. И вправду! Пан Рио Муромец, Хвостик-Добрыня да Крамольник Попович! И кольчуги при них, и мечи. Только за плечами у пана Муромца — мушкет, а у пана Добрыни — шило да фузея. А так — и не отличить!

Настроение сразу улучшилось. Да оно и не было плохим. Ей ли, сотниковой дочке, боя бояться? И народу достаточно, двадцать парней с ней едут, и шабли с ними, и рушницы, и даже гаковницу волокут. А главное, не вслепую едут. Спасибо чумаку, славный оказался хлопец!

Одно тревожило. Уже перед тем, как выступать, Хведир отвел Ярину в сторону и стал плести какую-то ахинею, что, мол, опасно, и Гриню верить до конца не стоит, и самой ей ехать ни к чему. А если и ехать, то всю сотню брать с ним, паном Теодором, в придачу.

Девушка и слушать не стала. Если уж Гриню не верить, так и верить некому. А сотню брать не след. Во-первых, и сотни нет, всего восемь десятков, а во-вторых, Валки бросать нельзя. В Валках Хведиру и место — пусть в окуляры смотрит да лад блюдет.

Поспорили. Поругались даже.

С тем и уехала.

Теперь, ясным днем, Хведировы страхи и вовсе казались ерундой. Вот лес проедут, а там и Калайденцы. Первым делом — разведку вперед, затем — к церкви…

Сзади засмеялись, присвистнули.

— Панна сотникова, а можно песню?

Ярина улыбнулась — хорошо, что у хлопцев настрой боевой!

— Давай!

Вновь присвистнули, и молодой голос затянул — громко, задорно:

Ехал козак за Дунай, Сказал: дивчина, прощай! Вы, коники вороненьки, Несить та гуляй!

Песня была своя, валковская. Максим Климовский ее сложил, тот, что к Ярине сватался. Девушка лишь головой покачала — без царя в голове хлопец. А песня хороша, теперь ее всюду поют: и в Полтаве, и в Харькове.

Постой, постой, козаче, Твоя дивчина плаче.

Як ты меня покидаешь, Тильки подумай!

Пели весело, в два десятка глоток, и девушке подумалось, что угадал гуляка-Максим. И сам он теперь за Дунаем, и батька ее, и браты Хведировы. И песня уже там…

Белых ручек не ломай, Серых очек не стирай, Меня з войны со славою К себе ожидай.

Девушка и сама не заметила, как подпевает. Это хорошо, когда перед боем поют! Поют — значит, не боятся…

— Ханум!

Резкий голос Агмета ударил, словно плетью. Ярина вздрогнула, обернулась.

— Ханум-хозяйка! Гляди!

Рука с камчой указывала куда-то вперед. Девушка привстала на стременах…

И увидела встревоженное лицо Рио.