Рубеж-Владивосток (СИ)

Только что хотел броситься и обнять, в чувствах признаться. А с ожесточённостью этой, видимо, ещё от боя не отошла, вообще чужая. Колючая, злая…

— Ты мехара Суслова поднял. Потом убежал, — отвечает тоном недобрым.

— А что мне оставалось?! — Взвинтился, поднимаясь. — Твоя Небесная принцесса вышвырнула меня при всём батальоне. И это после того, как я со знаменем гордо прошагал.

— И кровавые следы твои значит… — ахнула.

— Да, с пробитой ногой шёл, — огрызнулся. — Простите, что запачкал брусчатку, по которой её высочество соизволило пойти. Да плевать мне, что ищите. Унижений терпеть не пристало роду Сабуровых. Не дождётесь. Что вам надо теперь? Я больше не юнкер Ушаковского училища. Я корнет гусарского полка! И бить оргалидов буду, чем придётся. А вы, леди Агнесса, не теряйте время зря, летите дальше драться в броне своей! За спасение премного благодарен, мы с вами в расчёте.

Выговорился. А она в ответ молчит. То ли насупилась, то ли думает. Вообще не шевелится. А дождь всё барабанит. Шумит под ударами капель листва, монотонностью надвигая умиротворение.

— Прости меня, — прошептала вдруг.

Между нами три метра. И тянет к ней отчаянно, как в водоворот.

— Да лети уже, — выдавил с пустотой в груди. — Береги себя, у меха колено барахлит, не лезь на рожон.

— Тебе больно, — выдаёт, игнорируя мои слова. — Цвет твоих чувств я запомнила ещё тогда.

Отвернулся, не в силах больше смотреть на неё. Потому что не могу выглядеть перед этой девушкой слабым.

Стук по земле. Оборачиваюсь. Спрыгнула! Застал, как на одно колено и обе руки опёрлась. Похоже, трудно дался эй этот прыжок. Волосы свесившиеся тяжелеют, намокая быстро.

На земле и цветы полевые с букета моего разбросаны. В кабину его с собой брала?!

— Растяпа, — ахнула Агнесса. — Придавила.

С этими словами, она стала спешно собирать жалкие стебельки с осыпавшимися частично и истерзанными цветочками, не имеющими уже прежней пышности и подавно.

Но это всего лишь… букет.

От осознания такого отношения к подарку перехватило дыхание. И я рванул к ней, как полоумный.

— Я соберу новый, ну что ты, — говорю, присаживаясь напротив и хватая её за плечи.

Замирает в процессе.

Пару секунд промедления, послушно встаёт с поникшей головой.

Больше не в силах держаться! Обнимаю её, обхватываю вместе с жалким веником, который она из рук не выпускает. Мои руки ложатся на её спинку, даже через ткань мундира я ощущаю какая она сильная, насколько нежная. И такая горячая.

Пусть оттолкнёт, пусть только попробует…

Но она прижимается в ответ! Вздыхает глубоко, будто только этого и ждала.

А сердечко так бьётся, как у пойманной птички.

— Ты вся дрожишь, — говорю, как чувствую.

Нет… дрожь потихоньку проходит.

— Дрянной металл, — шепчет, уткнувшись носом мне в грудь. — Ослабла. Мехар стал забирать на восстановление из–за дождя так скоро. И так не вовремя.

В макушку хочу поцеловать. Держусь от порыва из последних сил. Едва касаясь, прижимаюсь губами к необычно белым волосам. Как устоять…

Из рубки с помехами раздаются тревожные голоса, и это не даёт мне ощутить счастья даже эти мгновения. Потому что знаю, ей придётся сейчас лететь. Но меня мучает вопрос, который и задаю ей:

— Почему ты не узнала меня сразу, ты ведь видела у завала юнкера с аксельбантами трёх цветов. Такого больше ни у кого не было в тот день. А потом с ними же я залез в кабину.

Вздохнула глубоко. Руками обхватила меня сама, вызывая новую волну нежности. Ладошки бережно на спине, как мило.

— Я странная и чуждая, зачем тебе знать то, чего ты не поймешь, а скорее и не примешь, — заявила.

— Твои товарищи знают и принимают, хочу тоже знать и принимать. Мы ведь… друзья.

Помедлила, словно захотела ещё насладиться этим моментом неопределённости.

— Я вижу людей иначе, — начала неуверенно. — В цвете их чувств, в дополнение к привычному, естественному образу. Чем ярче чувства, тем больше краски затмевают внешность. Так тебя и узнала сегодня. По тем же чувствам.

— Завидую тебе.

— Почему же? — Спросила, отпряв. Лицо на меня подняла смело.

Волосы прилипли к личику, теперь оно открыто, глазища большие смотрят так поглощающе. И в них хочется утонуть в ответ.

Как просто и как ясно осознание, что прелестнее существа нет на белом свете, и греет душу признание её.

— Потому что ты видишь людей настоящими, — шепчу ей.

— Я вижу их желания, и это не всегда хочется видеть, — призналась, потупив внезапно хмурый взгляд, а затем прошептала, снова опуская личико: — Настя поклялась перед императором, что ни один Сабуров не сядет в кабину меха, а род их будет забыт. Когда она узнает, что…

— Остановись, — прервал, но из рук не выпустил.

— Прости, — ответила покорно. Даже с неловкостью.

— Я всё понимаю. Мне не нужно повторять.

Снова взглянула, на этот раз встревоженно, что взвыло в груди.

Как мне теперь забыть эти глаза. Как не видеть их, когда закрываю свои…

Дождь стихает. И уже слышно, как разрывается от голосов связь в рубке.

— Агни, горим. Ты где… Синий на остров Русский прорвался… Надо срочно отбить плацдарм…

А девушка будто и не слышит.

Ещё секундочку.

Ещё мгновение.

Ещё хотя бы вдох.

Ещё один стук сердца.