Рубеж-Владивосток (СИ)

— Ну в рамках своих полномочий, что могли, — развёл в конце руками ротмистр и подмигнул. — Ходатайство в Иркутск ещё отправили. Так что князь, месяца через два, если пошевелится канцелярия его величества, будет ещё и орден в придачу.

Кивнул. А что тут скажешь? Никогда бы не подумал, что буду так рад наградам.

— Разрешаю обмыть, как с вахты сменитесь, — добавил командир. — Но в меру.

Вернулся в караул. И настроение приподнятое схлынуло тут же. Завтра павших товарищей поедут хоронить. Пожжённые тела до сих пор довозят.

Темень надвинулась быстро, и в полночь я на пост заступил. На левый, широкий мыс, который к воде поближе, чем правый.

В море огни одинокого броненосца, на которые я смотрю с замиранием в сердце. Ведь если что–то пойдёт не так, по огням всё станет понятно. С неба доносятся звуки пропеллеров дирижабля, похоже, они в связке.

Поредело охранение заливов. Броненосцы на ремонт встали. Сейчас самое время вдарить. Как хочется верить, что у тварей сил больше нет.

Но пулемёт наш на посту наготове стоит. Уже и лента заряжена да вода в резервуар залита.

Из головы не выходит рассказ лётчика, который девушку и касатку видел, превратившуюся в Фиолетового оргалида «Шрапнельщика». А что если касатка не съела пловчиху?

Мысль безумная в голову пришла. Раз люди пилотируют мехаров, возможно ли чтобы люди пилотировали и оргалидов? Не всех, допустим Фиолетовых, которые и отличаются своей редкостью, силой и живучестью.

Почему под ледяной бронёй не может скрываться механизм?

Может некая девушка, шпионящая в интересах нашего врага, решила вплавь добраться до своей боевой машины, воссоединиться с ней на море, чтоб было как можно меньше свидетелей? А что если у оргалидов тоже есть свои мехары?

Похоже на бред сумасшедшего.

Но если за всем стоят люди… это в какой–то мере даже страшнее.

Волны тихо плещутся, море почерневшее теперь видится зловещим. Раз мы не убили Фиолетового, значит, что он всё ещё где–то здесь. Выжидает. Или готовит новый удар. А может просто наслаждается тем, что сотворил.

Полвторого ночи, немного до конца смены осталось. И вдруг показалось мне, что у берега плещется что–то. Прямо под утёсом моим.

И будто бы хихиканья даже слышу! От чего мурашки зарезвились по коже. Упал я на землю и к краю подполз, винтовку выставив.

— Стой, кто идёт! — Объявил громко с бешеным сердцем.

Фонарик подтащил, чтоб воду осветить. Волны… просто волны. Чайка у щепки бьётся. Что–то там клюёт. Под воду ушла резко! Будто кто–то дёрнул. А у меня чуть сердце не упало. Держу блёклый свет на воде. Где чайка? Зловещим стал берег, кровь в перепонки барабанные долбит.

Позади шорох травы. Оборачиваюсь, винтовку выставляя!

— Андрюш, это я, — шепчет Фёдор, плетущийся по посту с фонариком.

— Дед, ты совсем с дуба рухнул? Ты территорию поста пересёк.

— Отойди от края, Андрюш, — выдал вдруг очень серьёзно. — На берег ей не выбраться. Но с воды зацепить может.

— Ты о ком? — Ахнул, послушно отползая.

— Нашла она тебя, — продолжил он загадками. — Надо было уходить, когда я говорил, а может и раньше.

— Куда уходить, Фёдор?

— Куда, куда, в Хабаровск, а лучше в Иркутск, — ответил сварливо. — В окоп прыгай и сиди. Она других не тронет. Силы скопленные кончились. Но тебя забрать жаждет давно.

— Она — это кто??

Очередной всплеск воды! И Фёдор меня рванул на себя, как безумный. Да с такой силой, что и не думал подобной в старике ожидать. На землю повалил, ещё и собой накрыл, сверху взобравшись.

— Ты проснулся сразу, а она всё никак, — начал шептать.

— Сабуров, смена! — Раздалось от приближающейся группы.

Разводящий с часовыми пришёл.

Оттолкнул Фёдора мягко, но настойчиво. Поднялся.

— Осветить лицо! — Скомандовал я и, убедившись, что свои, пропустил.

В шесть утра я снова заступил, но дворецкий меня уже не посещал. Рассвет пришёл, разгоняя мглу и страх. И берег теперь вновь показался родным, с водицей прозрачной.

Волны бьют слабо, щепка уже на берегу. А вон и чайка дохлая лежит. В груди холодеет, когда взгляд перескакивает на два тела на песке. Судя по одежде, оба матросы. Пришедший наряд гусар заключает, что мертвы.

Сменился к обеду. Таким разбитым себя никогда ещё не чувствовал. Фёдор куда–то пропал, как всегда. Глаза печёт, веки тяжёлые. Думаю о том, как бы уже завалиться на кровать.

А тут фельдъегерь в зелёном мундире пожаловал, застав меня в палатке за трапезой.

— Князь Сабуров Андрей Константинович? — Спросил незнакомый служивый с планшеткой наперевес.

— Он самый, — ответил и проявил вежливость: — чаю?

— Благодарю, сударь, но вынужден отказаться. Вам депеша из городского управления. И… ещё одно письмо.

— Дайте угадаю, четыре копейки за услугу?

— Всё верно, князь, прошу расплатиться.

Приняв два конверта, дал ему десять копеек, не потрудившись спрашивать, кто передал попутное. Всё равно не получу ответа. Фельдъегерь умчал из Поместья, будто его погнали.

Один конверт мне знаком. Его и вскрываю первым. Снова письмо на бледно–розовом пергаменте. Разворачивая, жду ответов. Но получаю нечто иное. Тревогу на душе и смятение.