Рубежи

Комиссара Скрипника курсанты любили, хотя держался он от нас на определенном расстоянии. Но это было правомерно и объяснимо. Мы постоянно незримо, а порой и зримо чувствовали его отеческое отношение к нам. Как-то старшина по халатности выдал Олесю сапоги на размер больше, и Олесь набил на пятке кровавую мозоль. Получил освобождение от занятий. Рапортичка о происшествии на курсах как обычно вечером легла на стол начальника, и старшина исчез на трое суток — сидел под домашним арестом. Олесю выдали другие сапоги.

Обедал Скрипник в курсантской столовой. И чуть не выгнал повара, когда тот схитрил — приготовил ему обед особо. Сурово подчеркнул — кормить только из курсантского котла. Попробуй после этого плохо приготовь обед или ужин!

Однажды комиссар присутствовал на занятиях в нашей группе — шел урок по изучению вопросов ленинизма с привлечением первоисточников. Скрипник расположился в дальнем углу класса и слушал, вроде бы даже подремывал, прикрыв ладонью глаза. Преподаватель, конечно, волновался. После перерыва Скрипник усадил преподавателя за стол рядом с собой и начал говорить о ленинской работе «Государство и революция». Она значилась у нас в программе. Слушали его не шелохнувшись. То был в высшей степени интересный и глубокий рассказ. Мы даже удивились, как это раньше не все понимали, ведь так просто! Потом Маслиев сказал убежденно:

— Хлопцы, всяких я лекторов перевидал и переслушал, но наш — эрудит! Материал знает и так умеет преподнести и выделить главное! Вот ты, сержант, сколько учился?

— Десять лет.

— И как тебе лекция комиссара?

— Словно глаза промыл — видеть лучше стал!

— А между тем говорил он о категориях сложных и под нас не подделывался. Честно, хлопцы, считал я его середнячком, не очень тароватым в теории. И вот какой пассаж! Каюсь!

Мне кажется, комиссар Скрипник был человеком склада Маргариты Федоровны и Кирилла Германовича, но только более высокого полета. И насколько бы наша жизнь стала беднее, если не было бы в ней таких личностей. Подлый диверсант точно выбрал, в кого стрелять, понял фашистский ублюдок, где центр притяжения. Значит, готовили его к такой пакости.

— Сержант, а сержант, — теребил меня за плечо Олесь, а я не спал, просто крепко задумался. — Треба идти до капитана.

Бугаев вызвал к себе десять курсантов, в том числе и нашу троицу. Он сидел на расстеленной шинели в тихом овражке, заросшем мелким дубняком. Рядом примостился младший политрук. Капитан сильно осунулся, был подавлен случившимся. А обстановка сложная, действовать надо самостоятельно, за широкую комиссарову спину уже не спрячешься. Бугаев сказал:

— Наша колонна прорыва пойдет правее моста. Вот по этой ложбинке, — провел карандашом по карте-десятиверстке. — Ваша задача — подойти скрытно к реке и разведать брод. Если появится возможность, выдвинуться на восточный берег и ждать колонну прорыва. Она двинется в двадцать четыре ноль-ноль. Сейчас девятнадцать сорок. Сверьте часы, политрук. Документы сдать комсоргу.

Это было предусмотрено Уставом: уходя на разведку, документы сдай старшине. В данном случае мы сдали их комсоргу Ильичеву. Политрук придирчиво осмотрел каждого и, приметив у курсанта разрезанное сверху голенище сапога, спросил:

— В чем дело?

— Трет, товарищ политрук.

— Выйти из строя! Для разведки не годен!

Сборы окончены, амуниция подогнана, оружие проверено, документы сданы. Политрук, выдвигаясь вперед, тихо скомандовал:

— За мной!

Гуськом выбрались из овражка, держа курс к реке. До нее километров пять с гаком. Солнце медленно клонилось к закату. На землю упали длинные тени. За овражком тихо млело желтеющее поле ржи. Кое-где серели воронки от бомб. Рожь была густая и высокая — по пояс. Всплыли в памяти слова Александра Жарова:

— Ты что ж, товарищ рожь,
Меня перерастаешь?

Хороша рожь, да кому достанется… Втянулись в ложбинку, которую показывал Бугаев на карте. Края ее холмились, на их гребнях рос мелкий кустарник.

Сделали привал: следовало осмотреться, перестроить движение. Идти гуськом стало опасно — хватило бы одного вражеского автоматчика, чтобы подсечь нашу цепочку прицельной очередью. А где гарантия, что на увалах не спрятались фашисты?

— Значит так, — политрук ткнул пальцем в грудь Олесю, — ты поднимешься на увал слева и будешь двигаться параллельно нам. В случае опасности открывай огонь. А ты, — указал на другого курсанта, — пойдешь справа по увалу, с той же задачей. Сержант, — это он мне, — с двумя курсантами движешься впереди. Остальные со мной.

Идем медленно, с оглядкой и опаской. Солнце нырнуло за кромку леса. Со стороны речки потягивает сыростью. Принятые нами предосторожности оказались не лишними. На правом увале курсант наткнулся на вражеский дозор. Вспыхнула перестрелка. Курсант бил из карабина, выстрелы звучали отдельно и хлестко. Фашисты садили из автоматов. Потом грянул взрыв гранаты, еще один, еще… Автоматы смолкли, замолчал и карабин. Тишина напряглась, как струна, готовая лопнуть.

Наступала короткая летняя ночь, отрадная в мирное время, но очень неудобная для войны.