Рубежи свободы

Луиза взяла журнал, села в кресло. За окном лил дождь, исключающий всякую прогулку — надо будет сказать Рене, чтобы был готов встретить подъехавшего хозяина с большим зонтом, проводить от машины до двери. Еще в доме были Жерар, повар, и Жаклин, служанка и горничная — не французы, местные, просто для Луизы было мучением заучивать и произносить туземные имена, и она присвоила персоналу привычные французские. В гостиную вбежал семилетний Жан, за ним Эмиль, на год младше — дети, не шалите!

И тут открылась дверь. И вошел Жерар, держа в руках огромный мясницкий нож. Луиза даже не испугалась, скорее удивилась в первую секунду, как посмел? Но следом в комнату скользнули еще трое. По виду, вьетнамцы, в обычной одежде местных крестьян — и у них в руках были автоматы! Смотрели на Луизу, как хищники на добычу, один даже оскалился — неужели они посмеют?! Оставляя на полу грязные мокрые следы — как ни странно, эта деталь толкнула мадам Ферроль к активным действиям.

— Вон! — крикнула она — кто пустил?

Пробудить в туземцах инстинкт повиновения, повелительным окриком — подобно тому, как дикие звери боятся взгляда? Оружия под рукой не было — в кабинете Гастона висело охотничье ружье на стене, и кажется, был второй пистолет в ящике стола, но туда не подняться, не пройти! И Луиза взмахнула тем, что было в руке — модным журналом. Жан крикнул "мама", в соседней комнате проснулась Мари и начала плакать. А оскалившийся вьетнамец вскинул автомат. Сейчас они убьют всех — о господи, ведь было такое на севере, в ответ на акции по усмирению, повстанцы начинали охоту на всех французов, не различая военных и гражданских, мстили за свои сожженные деревни — но ведь тут на Юге, коммунистические бандиты пока еще не давали повода к чрезмерной (возможно) строгости, здесь пока не было сожженных со всем населением деревень, подобно тому, что нацисты творили. И вам не за что мстить нам — ни я, ни дети, не делали вам никакого зла!

И тут второй вьетнамец, более рослый, сказал что-то повелительно, на своем языке. И сразу опустились автоматы. Рослый (очевидно, командир) произнес по-французски:

— Сидеть здесь. Наружу не выходить. Не кричать. Тогда вы живые. За нарушение — смерть.

И махнул рукой. После чего незваные гости исчезли как привидения, оставив лишь мокрые следы на полу и ковре.

Товарищ Нгуен был удивлен. Ведь "добрых оккупантов не бывает", так учил их сам Товарищ Ван, приехавший из далекой России, "где мы три года с немцами воевали, вот это был настоящий враг, не то что французики". И эта операция была задумана именно для того, чтобы французы скорее ушли с нашей земли. "Мы не рабы — рабы не мы", эти слова учили сейчас дети в лесных деревнях, в освобожденных районах Вьетнама — поскольку эта война завершится, французы уйдут, и тогда нужны будут образованные люди, умеющие не только стрелять. А пока война идет — повторяли на политзанятиях новобранцы Вьетнамской Народной Армии (а партизанские отряды, имеющие связь с Центром, считались этой армии частью), "убей француза — сколько раз его увидишь, столько и убей". Так что у Нгуена (успевшего на своей спине познать, что такое плеть французского помещика) рука бы не дрогнула — убить и эту мадам, и ее щенков. Они ведь нас не жалели!

Но товарищ Нгуен также усвоил — во время операции, неподчинение приказу, это смерть. Для победы нужна железная дисциплина — будь инициативен, но не смей не выполнить того, что тебе приказано (и угроза твоей жизни, не оправдание), и не смей делать то, что тебе прямо запрещено! "Товарищу Вану" виднее — значит, для чего-то это было надо! И нам не обязательно это знать.

Ну а "товарищ Ван", в иной жизни Бахадур Сулейманов из Самарканда (два года на фронте, включая осназ, "смоленцевские" курсы, и вот, с сорок седьмого здесь, в сорок девятом лишь домой на полгода отзывали, опыт записать и обобщить) жалостью к врагу не страдал никогда. Если эта акция, против гражданских французов, была одобрена в штабе, о чем спорить? Хотя вспоминалось, как еще в обучении у Смоленцева, дружок, который у Ковпака воевал, рассказывал, как было у них в рейде:

— …и ворвались мы в тот госпиталь, охрану порешив. Раненых фрицев тоже добили — они ведь наших не жалели? Но в одной палате у них роженицы лежали, немки. Мы туда, ну визг, крики — и тут Карпенко, ротный наш, сказал, "а с бабами мы не воюем". Так и ушли мы, не тронув там никого. Хотя после боя, как тот райцентр брали, все были сильно на взводе — когда стреляешь во все, что шевелится.