Рубежи свободы

Послушалась, шляпу надела, за поля держит двумя руками. И стала в юбке-клеш на ветру как Мерилин — хотя нет здесь еще того кино, зато не в голливуде а на Мосфильме случай был, с двумя известными особами, причем и я некоторое отношение имел — но о том история отдельная. Вид стройных ножек в нейлоновых чулках — зрелище, глазу приятное, но циник я а не романтик, а потому в данный момент меня больше интересует, не обнаружится ли там кобура, как обычно "лючии" носят, вот почти уверен, что девочка наш кадр, но хочу знать точно. Зачем так сложно — чтобы увидеть, что у барышни под платьем, пригласи ее в "номера", или к себе домой, тем более что она сама наверное, будет не против? А вы поверите, что третий год встречаемся, но пока не было у нас с Машей ничего, кроме таких вот прогулок, театров и ресторанов? И я бы не поверил, услышав — однако же, правда, вот так пока и ходим, как пионер с пионеркой! Сначала я мечтал, с ней по злому и грубо, как с какой-нибудь американкой на развалинах горящего Нью-Йорка. И не мог — потому что как до чего-то вроде поцелуев доходит, я вместо Марии ту, другую вижу, наваждение, или у меня уже крыша едет на этой почве (и не к психиатру же идти — а психотерапевтов пока еще нет тут как класса) — а с Ней никак нельзя по-грубому, я любого в клочья порву, кто посмел бы! Да и Маша, даже если и не любит, а играет, желая чтоб был муж, дети, и дом, а не комната в общаге — это еще не причина, чтоб с ней как с врагом. Вот была бы ты американкой, и в чужом городе, после нашего штурма. Взгляд мой перехватила, ойкнула, поспешно одернула платье — и ничего такого я увидеть не успел.

— Валечка, не надо, не смотри! Ты ведь не такой как Сашка Янов?

Играет, или в самом деле такая недотрога? До секс-революции больше десяти лет (и то, если она в этой истории будет, и не только на Западе). А тут — когда фрицы, наших девушек, угнанных в Германию обследовали, то поразились, что из них девяносто процентов, девственницы, это для немок со всеми их "тремя К" тогда уже было чересчур! В войну было проще "завтра убьют, чего беречься" — ну а после Победы, даже те, кто были ппж, стали вдруг как героиня какого-то английского романа, из дам полусвета, ярой поборницей викторианской морали. Сейчас же в СССР "аморалка" не приветствуется — в деревне, где мужиков выбило, проще, ну а в Москве, если девушка подаст куда надо заявление, что "поматросил и бросил", куча неприятностей тебе гарантирована, при любой должности и заслугах. Нуа я — неужели, старею, или просто устал? Взгляну на того же Юрку со своей итальяночкой — и белая зависть берет. За тридцатник мне — и что, вернее кто после меня останется? И хочется все-таки, если снова "выездным" стану, чтобы дома тебя кто-то ждал. Еще хочется, как я слышал, и Адмиралу нашему, чтоб на белом пароходе, и море кругом, отдых, и никаких забот. Ну а чего хочется прямо сейчас?

— Маша, а давай сегодня ко мне заедем? Оценишь мою холостяцкую квартиру. А то все за ручку гуляем, как школьники.

А она на меня смотрит и отвечает, так серьезно.

— Валечка, я тебя очень люблю — но я не такая. Вот когда заявление подадим. А так, ты прости. Не хочу быть ппж!

Может и впрямь жениться мне — где я еще другую такую найду?

А на столбе репродуктор орет — что-то про героическую борьбу уже вьетнамского народа.

Лангшон, север Вьетнама. Этот же день, 16 мая.

Китайцы входили в город, как саранча — не армией, а толпой оборванцев жуткого вида. Голодные, обмотанные в грязное тряпье, часто босые, больные цингой, вооруженные кто чем, иногда даже бамбуковыми копьми, или просто палками, некоторые тянули за собой жен и детей, столь же оборванных и голодных. Куда делась американская помощь — винтовки, мундиры, каски, сапоги? Спросите о том генерала Ла Хуна — который был убежден, что столь ценные вещи гораздо значимее для него на складах интендантства, как товар, ну а быдло, кому все равно завтра сдохнуть, как-нибудь обойдется и так! И если ближе к северу (и линии фронта) был хоть какой-то порядок (трудно с палками и голодным останавливать коммунистические орды, да и американцы там следили за снабжением), то в забытых богом тыловых провинциях творилось нечто невообразимое. Конечно, личная "гвардия" генерала была должным образом вооружена и снабжена всем необходимым — Ла Хун не был дураком, да и американцев в его Ставку могло каким-то ветром занести, и желательно было показать им образцовые полки китайской армии. Но для вьетнамской экспедиции годились и последние оборванцы. Которых не надо было в этом походе кормить — будут сыты трофеями! Как сей достойный генерал думал окупить этот набег лично для себя — все просто, каждый их командиров полков знал, что по возвращении он обязан внести ценностей на объявленную генералом сумму, "а что сверх того, то ваше".