Рубежи свободы

Послушалась, шляпу надела, за поля держит двумя руками. И стала в порыв как Мерилин – хотя нет здесь еще того кино, зато не в Голливуде, а на Мосфильме случай был с двумя известными особами, причем и я некоторое отношение имел – но о том история отдельная. Вид стройных ножек в нейлоновых чулках – зрелище глазу приятное, но циник я, а не романтик, а потому в данный момент меня больше интересует, не обнаружится ли там кобура, как обычно «лючии» носят, вот почти уверен, что девочка наш кадр, но хочу знать точно. Спросите – чтобы увидеть, что у барышни под платьем, пригласи ее в «номера», или к себе домой, тем более что она сама, наверное, будет не против? А вы поверите, что третий год встречаемся, но пока не было у нас с Машей ничего, кроме таких вот прогулок, театров и ресторанов? И я бы не поверил, услышав – однако же правда, вот так пока и ходим, как пионер с пионеркой! Сначала я мечтал с ней по-злому и грубо, как с какой-нибудь американкой на развалинах горящего Нью-Йорка. И не мог – потому что как до чего-то вроде поцелуев доходит, я вместо Марии ту, другую вижу, наваждение, или у меня уже крыша едет на этой почве (и не к психиатру же идти – а психотерапевтов пока еще нет тут как класса) – а с ней никак нельзя по-грубому, я любого в клочья порву, кто посмел бы! Да и Маша, даже если и не любит, а играет, желая, чтоб были муж, дети и дом, а не комната в общаге – это еще не причина, чтоб с ней как с врагом. Вот была бы ты американкой и в чужом городе, после нашего штурма. Взгляд мой перехватила, ойкнула, платье поспешила одернуть.

– Валечка, не надо, не смотри! Ты ведь не такой, как Сашка Янов?

Играет, или в самом деле такая недотрога? До секс-революции больше десяти лет (и то, если она в этой истории будет, и не только на Западе). А тут – когда фрицы наших девушек, угнанных в Германию, обследовали, то поразились, что из них девяносто процентов девственницы, это для немок со всеми их «тремя К» тогда уже было чересчур! В войну было проще: «завтра убьют, чего беречься», – ну а после Победы даже те, кто были ппж, стали вдруг как героиня какого-то английского романа: из дам полусвета – ярой поборницей викторианской морали. Сейчас же в СССР «аморалка» не приветствуется – в деревне, где мужиков выбило, проще, ну а в Москве, если девушка подаст куда надо заявление, что «поматросил и бросил», куча неприятностей тебе гарантирована при любой должности и заслугах. Ну, а я – неужели старею, или просто устал? Взгляну на того же Юрку со своей итальяночкой – и белая зависть берет. За тридцатник мне – и что, вернее, кто после меня останется? И хочется все-таки, если снова «выездным» стану, чтобы дома тебя кто-то ждал. Еще хочется, как я слышал, и Адмиралу нашему, чтоб на белом пароходе, и море кругом, отдых, и никаких забот. Ну а чего хочется прямо сейчас?

– Маша, а давай сегодня ко мне заедем? Оценишь мою холостяцкую квартиру. А то все за ручку гуляем, как школьники.

А она на меня смотрит и отвечает, так серьезно:

– Валечка, я тебя очень люблю – но я не такая. Вот когда заявление подадим… А так, ты прости. Не хочу быть ппж!

Может, и впрямь жениться мне – где я еще другую такую найду?

А на столбе репродуктор орет – что-то про героическую борьбу уже вьетнамского народа.

Лангшон, север Вьетнама.

Этот же день, 16 мая

Китайцы входили в город, как саранча – не армией, а толпой оборванцев жуткого вида. Голодные, обмотанные в грязное тряпье, часто босые, больные цингой, вооруженные кто чем, иногда даже бамбуковыми копьями, или просто палками, некоторые тянули за собой жен и детей, столь же оборванных и голодных. Куда делась американская помощь – винтовки, мундиры, каски, сапоги? Спросите о том генерала Ла Хуна – который был убежден, что столь ценные вещи гораздо значимее для него на складах интендантства как товар, ну а быдло, кому все равно завтра сдохнуть, как-нибудь обойдется и так! И если ближе к северу (и линии фронта) был хоть какой-то порядок (трудно с палками и голодным останавливать коммунистические орды, да и американцы там следили за снабжением), то в забытых богом тыловых провинциях творилось нечто невообразимое. Конечно, личная «гвардия» генерала была должным образом вооружена и снабжена всем необходимым – Ла Хун не был дураком, да и американцев в его ставку могло каким-то ветром занести, и желательно было показать им образцовые полки китайской армии. Но для вьетнамской экспедиции годились и последние оборванцы. Которых не надо было в этом походе кормить – будут сыты трофеями! Как сей достойный генерал думал окупить этот набег лично для себя – все просто, каждый из командиров полков знал, что по возвращении он обязан внести ценностей на объявленную генералом сумму, «а что сверх того, то ваше».