Рубежи Всеземья: Муромский пост

Так что бабушка не имела к его «дикости» и «неконтактности» никакого отношения. Напротив, она учила Максима относиться философски к недостаткам окружающих и говорила, что чаще всего люди лгут из-за трусости и невежества, а не от злобы или желания выгоды. Но и признавая её правоту, Максим всё-таки не понимал, почему обманщики зачастую держатся за свои выдумки, даже когда им не оставили другого выхода.

Он не всегда отличался тонким слухом. С ним начали происходить странные метаморфозы примерно в девять лет. Звуки то становились обычными, как раньше, то вдруг обрушивались безумной какофонией. Стоило прозвенеть звонку на перемену, а одноклассникам кинуться вон из класса, его барабанные перепонки начинали пульсировать от боли. Лишь спустя несколько месяцев он научился управлять открывшейся способностью и приглушать шумы, а бонусом, замечать разницу в звучании правды и вранья. Ещё через год, вконец измученный новыми способностями, Максим открыл свой секрет бабушке. Она была единственным человеком из его окружения, которого он ни разу не поймал на лжи и к тому же серьёзно отнеслась к его рассказам о приступах боли, случавшимся из-за обострившегося слуха. Родители отреагировали на его жалобы скептично и предпочли поверить врачам, заявившим, что «таким образом ребёнок пытается привлечь внимание».

После разговора с бабушкой всё встало на свои места. Та объяснила Максиму, что у людей иногда бывают необычные способности. Он, например, очень хорошо слышит и распознаёт обман; кто-то умеет так глубоко анализировать доступную информацию, что чуть ли не с первого взгляда даёт точную характеристику любому человеку; она же видит вещи, недоступные другим людям. Эмоции, скрытые помыслы, болезни… Даже магию. И всё благодаря ауре, окружающей не только живые существа и растения, но и все вещи, с которыми контактирует человек или животные.

— Так эти разноцветные разводы на твоих картинах и есть аура? — сообразил Максим.

— Именно так.

Тогда-то Люция Аркадьевна и рассказала про загадочный дом возле Свято-Троицкого монастыря. Другие люди его не замечают, ведь тот окружён магическим барьером, и за всю жизнь она знала лишь одного человека, тоже видевшего сквозь защитный полог. Свою сестру-близнеца, Владилену.

— Мать привезла нас к своей сестре в начале лета 1941 года, — рассказывала бабушка. — А сама вернулась в Ленинград. Потом… война. Уже в июле на фронте погиб отец. В сентябре началась блокада. Времена были тяжёлые, и хотя Муром находился в тылу, мы тоже не сидели без дела. Тётка работала на заводе, и мы с ней. В мае нам исполнилось по девять лет, и тётка устроила нас к себе. Работали через день. Одна на заводе, вторая по хозяйству. Редкий раз случалось, чтобы отдыхали вместе. А потом Владилена нашла этот дом. Вот уж у кого энергии хватало на всё! Когда успевала? Вернулась я вот день вечером с работы, а она шепчет мне на ухо: «Такое диво, я одна его видела, больше никто. Но мы же с тобой похожи, я точно знаю, ты тоже увидишь. Сходи». Я сходила и увидела. Помню, сестра меня долго проверяла, расспрашивала: «А какая у него крыша? А стены?» Видно, всё-таки сомневалась в своём разуме. Или думала, что я ей хочу сделать приятно. Кто же сейчас разберёт?

Люция Аркадьевна примолкла, устремив подёрнувшийся дымкой взгляд куда-то в даль, и принялась выстукивать тросточкой военный марш. Максим с минуту подождал продолжения, не выдержал и дёрнул бабушку за рукав:

— Ба! А дальше-то что?

— Дальше? — она встрепенулась и грустно посмотрела на него. — Однажды весной 1942 года у нас с Владиленой был общий выходной, и мы вместе пошли к дому. Она всегда была очень азартной, очень упрямой, очень безрассудной. Или это я трусиха? Мы поспорили, и я отказалась переступить барьер. Она же зашла в дом, и больше я её не видела. Я прождала несколько часов и вернулась к тёте. Та в мой рассказ не поверила, а я не очень-то и убеждала. В те годы я уже понимала — если человек лично не сталкивался с необъяснимым, он будет упорно отстаивать свой скепсис. Но нас-то было двое, и Владилена ушла на моих глазах, потому я ни секунды не сомневалась в собственной правоте и не считала себя умалишённой.

— Ты так и не сказала, где находится этот дом, — напомнил Максим, донельзя заинтригованный историей. Ушедшую Владилену он жалел, но лишь теоретически — лично-то её не знал. Люция Аркадьевна ответила как-то невпопад:

— И знаешь, что я поняла совсем недавно? Оказывается, этот «невидимый» полог, можно ещё и слышать!

Сначала смысл этих слов ускользнул от Максима, и он открыл рот, намереваясь повторить вопрос, но встретился с хитроватым взглядом бабули и потрясённо щёлкнул зубами.

Конечно! Он ведь столько раз туда ходил — и один, и с классом, и с родителями, и с бабушкой! И каждый раз не мог понять, откуда доносится это назойливое жужжание, похожее на многократно усиленный пчелиный рой! И каждый раз над ним посмеивались и называли шизиком или глюконутым!

— Это там, где женский монастырь, да? Возле ихней церковной школы, да?

— Там, да. — бабушка кивнула. — Хочешь, покажу, каким я его вижу?

***