Руби

– Grandmere, независимо от того, что ты сделала, независимо от того, что расскажешь мне, я буду всегда любить тебя так же, как любила, – заверила я бабушку.

Она мягко улыбнулась, а потом вновь стала задумчивой и серьезной.

– Правда состоит в том, Руби, что я не смогла бы продолжать жить, у меня не хватило бы сил, даже духовных сил, ради которых я была рождена, если бы тебя не было со мной все эти годы. Ты была моим спасением и моей надеждой. Ты и сейчас для меня спасение и надежда. Однако теперь, когда я все ближе и ближе подхожу к концу моих дней на этой земле, ты должна покинуть протоку и отправиться туда, где твое настоящее место.

– А где оно, Grandmere?

– В Новом Орлеане.

– Это из-за моей живописи? – кивнула я в ожидании ответа. Бабушка много раз и раньше говорила мне об этом.

– Не только из-за твоего таланта, – ответила она и, подавшись вперед, продолжала: – После того как Габриэль попала в беду с отцом Поля Тейта, она стала очень замкнутой и полюбила уединение. Она больше не хотела посещать школу, как бы я ее ни умоляла, так что, кроме людей, приходивших к нам, она не встречалась ни с кем. В какой-то мере она стала диким созданием, естественной частью протоки, отшельницей, живущей в гармонии с природой и любящей все ее проявления.

И Природа приняла ее в свои объятия. Красивые птицы, которых она любила, любили ее. Часто, выглянув из окна, я видела, как болотные ястребы стерегли ее, перелетая с дерева на дерево, следуя за ней вдоль канала.

Когда она возвращалась с прогулки, длившейся большую часть второй половины дня, в ее волосы всегда были вплетены красивые дикие цветы. Габриэль могла часами просиживать у воды, ослепленная ее приливами и течением, загипнотизированная пением птиц. Я начала думать, что лягушки, собиравшиеся вокруг нее, действительно с ней беседовали.

Ничто не наносило ей вреда. Даже аллигаторы поддерживали почтительное расстояние, выставив из воды свои глаза, чтобы только наблюдать за ней, когда она прогуливалась вдоль берегов болота. Будто болото и все его дикие обитатели считали ее своей сестрой.

– Она имела привычку брать нашу пирогу и управлялась с шестом не хуже своего отца. А путь она знала, безусловно, лучше его – никогда не натыкалась на мели и коряги. Она уходила в глубь болота, в места, редко посещаемые человеком. Если бы она захотела, то стала бы лучшим проводником по болоту, намного лучшим, чем даже Джек, – рассказывала бабушка.

– С течением времени Габриэль еще больше похорошела. Казалось, она пропитывалась красотой окружающей ее природы. Лицо напоминало распустившийся цветок, фигура стала нежной, как лепестки роз, глаза яркими, как солнечный свет, в полдень струящийся сквозь золотарник. Она ступала по земле легче болотных оленей, которые никогда не боялись ее и подходили вплотную. Я сама видела, как она гладила их по голове, – сказала бабушка, тепло улыбаясь, глубоко погруженная в свои воспоминания, воспоминания, которые я стремилась разделить с ней.

– Для моих ушей ничего не звучало милее, чем смех Габриэль, никакие драгоценности не сверкали ярче, чем сверкала ее нежная улыбка. Когда я была маленькой девочкой, значительно моложе, чем ты теперь, мой дедушка рассказывал мне историю о так называемых болотных феях, нимфах, которые жили в глубине протоки и показывались только тем, у кого было самое чистое сердце. Как я мечтала увидеть хоть одну. И конечно, мне это не удалось, но думаю, ближе всего к этой мечте была моя собственная дочка, моя Габриэль, – проговорила бабушка и вытерла со щеки одинокую слезинку.

Она глубоко вздохнула, откинулась назад и продолжала:

– Спустя немногим более двух лет после истории с мистером Тейтом очень красивый молодой креол прибыл из Нового Орлеана вместе со своим отцом стрелять на болоте уток. В городе они вскоре услышали о твоем деде, который, отдадим дьяволу должное, – продолжала бабушка, – был лучшим проводником на этой протоке.

– Этот молодой человек, Пьер Дюма, влюбился в твою мать, как только увидел ее выходящей из топей с птенцом рисового трупиала на плече. Ее волосы были длинными, до середины спины, и потемнели до красновато-каштанового цвета. У Габриэль были мои глаза – цвета воронова крыла, смуглая кожа Джека и зубы белее клавиш абсолютно нового аккордеона. Многие молодые люди, которым случалось проходить мимо и видеть ее, теряли покой, но Габриэль стала опасаться мужчин. Когда кто-нибудь из них останавливался поговорить с ней, она обычно просто коротко смеялась и исчезала так быстро, что парень, наверное, думал, будто она и вправду была болотным духом, одной из фей моего дедушки, – улыбнулась своим словам бабушка Катрин. – Но почему-то она не убежала от Пьера Дюма. О, это был высокий, эффектный и элегантно одетый молодой человек, но позже Габриэль сказала мне, что увидела что-то доброе и любящее в его лице и не почувствовала угрозы. Ну а я никогда не видела молодого человека, сраженного так быстро, как был сражен молодой Пьер Дюма. Если бы он мог в тот момент сбросить свою дорогую одежду и уйти в болота жить там с Габриэль, он бы так и поступил.