Рубиновая верность

– Вообще-то разница есть. Если бы я была бабой, то ты вряд ли сейчас обнимался со мной.

– Возможно, и что?

– И то! Зацепин никогда ни к чему никого не принуждает, понял?! – пыталась защитить Ленечку я.

– Так никто никого и не принуждал. Ты сама выбрала меня. Разве нет? – улыбнулся Назаренко.

– Он это понял и навязываться не стал, – опять сказала я в защиту Зацепина. – Разве это плохая черта?

– Плохая.

– Почему?

– Потому что любят победителей.

– Женщины?

– Не только. Вообще все. Любят и подчиняются им.

– И что? Все равно, какой ценой достанется эта победа? – спросила я, вспомнив бедолагу Филиппова.

– Все равно. Если бы победители задумывались о цене, они не смогли бы победить. Глупо командующему, к примеру, танкового корпуса лить слезы по сгоревшим машинам, если, в конце концов, они прорвали кольцо противника.

– А как же люди?

– А что люди? Новые родятся. А у тех, кто погиб, судьба такая.

– И какая же у них судьба?!

– Ну… какая… Мостить дорогу победителям.

– Значит, все-таки ты проломил голову своему конкуренту?! – в ужасе крикнула я и села на диване.

– Ну… не я, конечно, но по моей личной просьбе или… приказу… Называй как хочешь.

– То есть ты мог бы и… Зацепину… если бы он…

– Я что угодно мог бы ради тебя сделать, – сказал он. – И не стоит об этом Зацепине жалеть! Он же отказался от тебя! Предал!

Я и сама думала о Ленечке то же самое, но мне почему-то не хотелось, чтобы об этом говорил Назаренко.

– Он не предал!! – возмутилась я. – Он… он любит меня и хочет, чтобы мне было хорошо. Раз мне хорошо с тобой, то он и не стал мешать. Он любит! А ты?! Разве ты меня любишь, Назаренко?!

Он посмотрел на меня долгим, каким-то новым, влажным взглядом и сказал:

– Не знаю… К чему все эти слова: любит – не любит, плюнет – поцелует? Я только что сказал, что готов убить за тебя… Разве этого мало…

Он протянул руку и провел пальцами по моей обнаженной груди.

– Ты очень красивая… Как те женщины…

– Какие?

– Мраморные… в музее… И те, которые на Невском окна поддерживают…

– Кариатиды?

– Возможно, они самые… Ну-ка подними руки, будто ты держишь окно!

Я завела руки за спину. Назаренко попросил меня не двигаться, но я тут же опустила руки. Ленечка любил такую мою позу. Пусть она и останется Ленечкиной.

Так я осталась жить в квартире Назаренко. Я перевезла к нему в комнату и свое покрывало, и подушки, и тюль со шторами, любимые книги, и кучу милых мелочей, которые делают дом уютным. Однажды в выходной день даже переклеила обои, хотя до этого никогда ничем подобным не занималась.

Назаренко, как и Ленечка, часто приходил домой очень поздно, но вроде и не уставший, набрасывался на меня с яростью тигра. А я ждала этих минут, когда можно забыть о том, что комната все-таки тесная, мебель убогая, а за стенкой к каждому нашему движению прислушивается оранжевоволосая грымза. Людмила Борисовна мылась моим шампунем, пользовалась моей расческой, оставляя на ней оранжевые пряди (Сычева на нее не было!), регулярно таскала из наших кастрюль еду, но Назаренко наотрез отказывался купить маленький холодильник в комнату, которую, уходя, мы запирали на ключ.

– Это все лишнее, Ритуля! – убеждал меня он. – Временное! Даю тебе слово, что через пару лет мы съедем отсюда навсегда! Вот и будешь обустраиваться в новой квартире!

– При чем тут обустройство, когда я про супы! Я не успеваю их варить! У меня такое впечатление, что Борисовна не просто трескает их за обе щеки, а еще и отливает себе в какую-нибудь баночку, которую держит за окном, чтобы не стухло!

– Ну и наплевать, девочка моя! – каждый раз говорил Назаренко, усаживал меня к себе на колени, и так крепко обнимал, и так сладко целовал в губы, что я прощала ему его несносную мамашу.

И назло ей я не вскакивала с колен Назаренко, если она вдруг внезапно появлялась на кухне. Я сама целовала ее сына как можно жарче и бесстыдно прижималась к нему, чтобы только позлить Борисовну. Она не говорила ни слова, молча сновала между плитой, холодильником и своим крохотным столиком, но однажды сквозь полуприкрытые веки я увидела ее взгляд, полный злобы и зависти. Да-да! Эта старая вульгарная тетка завидовала тому, что я сижу на коленях у мужчины, а ей приходится только смотреть на это. И тогда я расстегивала свой халатик и спускала лямки бюстгальтера, и после этого она все-таки убиралась восвояси, чтобы не смотреть на то, чего в ее жизни уже никогда не будет. А мы с Назаренко, заведенные тем, что обнимались на виду у его мамаши, отдавались друг другу прямо в тесной кухне, насквозь пропахшей дешевой едой и такими же дешевыми прегадкими духами Борисовны.