Рубиновые звезды

Из холодильника он достал литровую банку. Самогона, в ней было еще почти половина. Он налил в захватанный стаканчик, и думая, что не мешало бы его помыть, посмотрел на все что его окружало как будто новыми, вернее сказать, глазами чужого человека. Зашедшего, к примеру, поверить показания электросчетчика. Все в этом доме понемногу приходило в упадок. Он отрезал шмат сала, посолил помидор, и тут же о его ногу затерся и замурлыкал кот.

– Ну, твое здоровье! – морщась, выпил пахнущий сивухой первач, закусил и бросил коту сальную шкурку. Самогон он гнал лично. И перегонять на второй раз, очищать, класть корочки, веточки, орешки и настаивать, было лень. Да и собственно говоря, – незачем.

В щель полуоткрытой двери просочился хорошо поставленный женский голос: «Южные области нашей страны накрыл циклон, сформировавшийся в океанских просторах Атлантики. В его эпицентре бушует тайфун с дивным именем «Фаина». Мощные пыльные бури пронеслись по всем степным регионам, жителям которых мы настоятельно рекомендуем переждать непогоду дома…»

– Будем пережидать. Куда деваться! – Василий подумал, погладил кота и налил вторую. – У нас и пережидатель универсальный имеется… Всепогодный!

Ночью Василий проснулся. Отколовшись куском блестящего антрацита от темной, невнятной глыбы, и обрушившись в ствол бездонной шахты, он одурело вынырнул на поверхность с другой стороны Земли. Он вспомнил, как в тягучем и липком, будто варенье, сне, чья-то безумная воля, будто магнитной стрелкой по диску компаса, мотала того, кем он себя ощущал, по бесприютному и не знакомому городу. С черными глазницами окон и бетоном пустых улиц. В полуобморочном и глухом одиночестве.

Ветер шумел за окном. Тоскливо выла чужая собака.

На чердаке что-то дребезжало и вздрагивало. Казалось, еще чуть-чуть, и это «что-то» забьётся в истерике и захлебнется в рыдании.

В углу под кроватью зашуршало. Осторожно скреблась мышь. Осенью, когда на поля наползала прохлада, эти мелкие, надоедливые поскребухи настырно пробирались в дом.

 «…Ловушку нужно поставить» – медленно проползла мысль. Он разлепил слипшиеся губы, и, разминая, провел по ним языком. Во рту ощущалась противная кислятина. Хотелось пить. Он привстал на кровати, повозил ногами в поисках тапочек. Не нашел, и поднялся. Скрипнули половицы. Подпольный шорох смолк.

В полной темноте, почесывая поясницу, прошел в коридор, где снял с ведра крышку и черпанул ковшом. Щедрые, холодные капли пролились на босые ступни. Первый огромный глоток наполнил нутро ломящим холодом. Затем вода стала отпиваться маленькими порциями, задерживаясь во рту, нагреваясь. Ощутить ее вкус так и не удалось. Вода как вода. Обычная. Холодная. Приносящая смутное облегчение.

Напившись, он аккуратно вылил остатки в левую ладонь, и, чтоб не расплескать, тут же наклонился, окуная лицо в холодное и мокрое, растирая по глазам, по носу, губам, выпрямился и с шумом выдохнул. Ковш звякнул, закачавшись на гвоздике, и глухо хлопнула крышка ведра.

Потирая шею, вернулся в тепло, в застоявшийся запах комнаты. Спать не хотелось. Делать было нечего, и Василий лежал, закинув руки за голову, вглядываясь в одинокую лампочку на смутно белеющем потолке.

Смотреть все же надоело, и, прикрыв веки, не спеша, побежал мимо жизни своей. Вернее, мимо той ее части, что была запечатлена на киноленте памяти. О реальности прошлого редкими кадрами напоминали черно-белые фотографии. Хранимые в тумбочке вместе с медалями, паспортом, военным билетом и прочими удостоверениями.

Ему снова захотелось вспомнить армию, сослуживцев, окунуться в тот настрой, который предшествовал возвращению к дому. Но мысль хаотично вильнула, не подчиняясь душевному порыву, и подумалось совершенно иное, совсем не нужное и поначалу, непонятное, – что вот, проснулся он, встал, пошел, попил воды, снова лег… И все эти действия, которые он проделывал тысячи раз, остались в прошлом. И больше никогда не повторятся. Нет, все это будет снова и снова, но вот этого – именно того что было только что, еще несколько минут назад, – больше не будет. Этих минут уже не будет. Не будет никогда.

Понимание этого самого «никогда», наползшее, наверное, из той косматой тьмы, в которую провалился во сне, Василия напугало.

В ушах зашумело, внутри что-то заегозило, захлюпало. По левому боку пробежали противные мурашки, и пьяной, холодной, распатланной ведьмой с гнилыми зубами на тело наползло ощущение отвращения и тяжелого озноба. Он вытянулся до хруста, со стоном отворачивая лицо в сторону, словно спасаясь от чужого, вонючего дыхания.

Глаза открылись. Он резко приподнялся, будто отбрасывая незримую пакость, закинул подушку под спину и глубоко, прерывисто вздохнул. На секунду задержал воздух в груди и, принялся медленно выпускать его в прижатый к губам левый кулак.

Дыхание обогрело и проникло внутрь сжатых пальцев.

Захотелось курить. Согреться всем телом, окутать, окурить себя уютным, табачным туманом, спрятаться в поставленной от неприятеля дымовой завесе.

В комнате «табачища развелась», а с нею и пыль, и мыши, после ухода жены.