Рубль – не деньги

Жизнь, однако, продолжалась в соответствии с алгоритмом, который начертал им Владимир на прощание. Катя настолько освоилась, что с охотой взяла на себя многие хлопоты по хозяйству. Никто этому не препятствовал, только отслеживали, чтоб она не поднимала больше двух килограммов. А вот мытье пола даже приветствовалось: Мира Мироновна говорила, что рожать будет легче.

Роды действительно были несложными, без всяких фокусов – порвалась, не разродилась, замедленная родовая деятельность и т. п. – и совпали по срокам с получением документов из посольства и завершением многоступенчатых манипуляций Владислава Игнатьевича, преследующих одну цель: взять с собой Катю с ребенком в Израиль на постоянное место жительства. Саму Измайлову никто и не спрашивал, хочет ли она эмигрировать, отъезд считался само собой разумеющимся фактом. Никому из четверых не пришло в голову, что может сложиться по-другому. За неделю до отбытия приехал Володя, чтобы попрощаться, взять немного денег и сделать ребенку «козу».

На Земле обетованной все было замечательно, кроме ужасающей жары. Не страна, а пекло! Все ходят с бутылками ледяной воды – то отпивают, то прикладывают ко лбу. Обосновались в Беершеве. Городок маленький, уютный, вместо привычного асфальта выстлан плитками в елочку, почти что паркет, всюду девушки и парни в военной формес автоматами, – Катя понимала, что из-за непрекращающейся войны с арабами, но все равно ей это казалось театральным представлением. Она никак не могла взять в толк: если с арабами воюют, то почему они работают почти во всех кафе и свободно разгуливают по улицам. Вольновы, которых Катя вполне опосредованно считала уже своими родителями, только что мамой-папой их не называла, пытались провести, что называтся, среди нее политинформацию, но толку никакого не вышло. Катерина стала еще больше запутываться и махнула рукой на высокую политику. Кроме солдат, город был наводнен правоверными евреями (здесь их называли датишными) – женщины ходили в париках, а одежда прикрывало тело так, что не было видно ни одного миллиметра кожи. И это при сорокаградусной жаре! Глядя на них, думалось об узбеках в ватных халатах посреди раскаленной степи.

Совершенно не было нищих, этим Беершева выгодно отличалась от всех городов России. Но каждый день так хотелось домой, и именно в Ленинград, где идут дожди, где золотой шпиль Адмиралтейства упирается в небо, где все говорят по- русски! Поначалу она очень боялась своего безъязычия, но очень быстро поняла, что на русском говорит больше половины населения. Однажды, гуляя с маленьким сыном, Катя поняла, что забыла дома часы и сильно перепугалась, потому что кормить Мирончика надо было по режиму. Некоторые расхожие английские фразы помнились еще со школьной скамьи, и Катя обратилась к первому же прохожему, загорелому до черноты дядьке в шортах:

– What time is it now?

В ответ тот, широко улыбаясь, стал многословно объяснять на иврите – явно уж, не «который час». Девушка была в полуобморочном состоянии: и уйти неловко, и ребенок вот-вот заплачет, а она стоит, как дура и слушает то, чего совершенно не понимает, да еще под жгучим солнцем. То ли мужик сжалился над Катей, то ли вся информация у него закончилась, только вдруг он замолчал, а через минуту-другую сообщил:

– Сейчас выходил из дома, ровно пять по радио пропикало.

С этой минуты у Измайловой исчез лингвистический комплекс неполноценности и она для себя решила, что просто все тут большие выпендрежники, а обойтись можно и своим родным языком. Вот Мирончик подрастет и выучит.

А пока рос сын и старели родители, Катя вела дом, а вечерами отдыхала перед телевизором. Смотрела все подряд и призывала к этому Миру Мироновну и Владислава Игнатьевича.

– Сегодня новый сериал начинается, давайте вместе посмотрим!

– Катюша, не любим мы сериалов, – оправдывались старики, Воспитанные на нормальных полноценных кинолентах.

– Да бросьте, все равно ведь, если наше… Это что-то новенькое, «Сайда-Форсайда» называется. Двадцать четыре серии! – не сдавалась Катерина.

Мира Мироновна тут же бралась за просветительскую работу и начинала коротенько сообщать, что есть такой английский писатель Голсуорси… А ее муж только бурчал: «Пусть смотрит, ведь читать все равно не станет». И уходил на лоджию.

В общем и целом, Катя была счастлива. В Израиле не было мест, куда бы ее могли уговорить или заставить пойти – Ни Эрмитажа, ни филармонии, – а на природу чета Вольновых давно выбираться перестала в силу изматывающего субтропического климата.

Мирончик подрос и его первыми словами были те же, что и у всех детей в Союзе. Когда к ним на побывку приезжал Володя – какая разница, куда ездить к родителям, в Краснодар или в Израиль, – ребенок радостно с порога интересовался:

– Дядя, кто вам нужен?

Владимир протягивал ему руку и замешкивался, припоминая.

– Тебя же, как деда зовут… Черт… Игнат? Или Мирон?

– Мирон Вольнов, – сообщал мальчик. И добавлял, сморщив носик так же, как мама: – Чертыхаться при детях нельзя.