Рубцов возвращается

– Ну, изволь, изволь, поедем в цирк, я поеду вместе с тобой и куплю серьги, – согласился Клюверс, который, вероятно, имел свои цели не сердить красавицу…

– Милый, дорогой – пожалуйста, но еще одну просьбу… Когда ты завезешь меня в цирк… зайди хотя на секунду со мной в ложу. Хотя на одну секунду…

– Но зачем же?..

– Чтобы видели, что я вхожу с тобой, с тобой, которого знает весь Париж!

Клюверс дал слово и через два часа они ехали в роскошном купе по дороге к цирку.

Цирк был полон. Ложи сияли роскошью дамских туалетов, а избранное общество записных спортсменов толпилось в проходах, ведущих к конюшням. Среди них шмыгали уже совсем одетые артисты, клоуны, вымазанные мукой, гимнасты, затянутые в трико, и воздушные феи в коротеньких юбочках и с цветами на голове.

Представление еще не начиналось, когда Клюверс с своей красавицей Хеной вошел в залу. Проходя мимо целого ряда лож, он поминутно раскланивался со знакомыми из высшего общества, которых у него было без числа. Он крайне редко появлялся в обществе женщин и потому не мудрено, что десятки биноклей направились на его спутницу, которая в дорогом и роскошном туалете, с блестящими солитерами в ушах, казалась еще прекраснее, чем дома.

Пробравшись в свою ложу, бывшую последней слева, то есть рядом с директорской, Клюверс посадил свою даму, подал ей бинокль, афишу, сказал несколько слов и хотел удалиться, но Хена удержала его, и он должен был, чтобы не нарушить приличия, просидеть в ложе первое отделение. Казалось, красавица была вполне удовлетворена, она не настаивала более, и в антракте Клюверс удалился.

С уходом Клюверса молодая женщина почувствовала себя как будто свободнее. Она быстро окинула взглядом арену, публику и пристально стала вглядываться, сквозь бинокль, в густую толпу молодежи, толпившейся у входа в конюшню. Несколько раз она капризно опускала бинокль, протирала стекла и вновь всматривалась. Вдруг чуть заметная улыбка мелькнула на её губах. Она узнала того, кого искала, и с этой минуты, вполне успокоенная, положила бинокль как ненужный.

Рядом с литерной ложей, занимаемой молоденькой красавицей, находилась, как мы уже говорили, директорская ложа. В начале спектакля она была совершенно пуста и только после антракта в ней появились две личности, очевидно, принадлежащие или к персоналу цирка, или к администрации. Один был высокого роста, атлетически сложенный мужчина, с чрезвычайно добрым и симпатичным лицом, другая же была наша знакомая, мисс Эдварс, эквилибристка, из Америки, которую мы уже встретили в Гранд отеле.

Весело болтая, молодая девушка рассеянно оглядывала публику и ложи, и вдруг вздрогнула. Удивленный взгляд её так и замер на мисс Хене, сидевшей всего шагах в трех от неё.

– Она, она, сестра Хена!.. – мелькнуло в её голове, и молодая эквилибристка инстинктивно откинулась за драпировку ложи. Но уже было поздно – молодая красавица ее заметила, узнала и лицо её сначала вспыхнуло, потом покрылось мертвой бледностью… Она закрыла лицо веером, просидела еще несколько минут и, быстро собрав вещи, разложенные по креслам ложи, пошла к выходу.

Это движение не ускользнуло от мисс Эдварс. Она также поспешно вышла из своей ложи и по коридору чуть не побежала к выходу. У самых дверей она догнала Хену и положила руку на её плечо.

– Хена, сестра! – с чувством сказала она. – Неужели ты меня не узнала? Куда же ты бежишь…

– Не здесь, не здесь… здесь тысячи глаз! – отвечала та со слезами в голосе.

– Так поедем ко мне… Едем ко мне! – убеждала мисс Эдварс.

Хена хотела сопротивляться, отговариваться, но Эдварс, быстрая и ловкая, почти насильно свела ее с крыльца, посадила в съемный фиакр, крикнула адрес, и карета покатилась.

– Не презирай, не презирай! – были первые слова, которые произнесла Хена, оставшись наедине с артисткой. – Не презирай!..

– Да за что же, за что же, дорогая сестра? – допытывалась та, но, кроме, рыданий ей ничего не удалось добиться от красавицы. Наконец, экипаж остановился, и обе женщины быстро побежали по лестницам Гранд отеля, стараясь, чтобы встречающиеся не заметили их расстроенных физиономий.

Наконец, они добрались до номера, занятого мисс Эдвардс. Дверь была закрыта, задвижка щелкнула и, давая полную волю своему чувству, Хена с громкими рыданиями бросилась на грудь сестры.

– Прости, пощади, не презирай! – слышалось у неё среди громких всхлипываний. – О, если бы ты знала! Если бы ты только знала!

Мисс Эдвардс утешала и успокаивала сколько могла сестру, дала, наконец, ей каких-то капель и усадила рядом с собой на низком и мягком диване.

– Ну что с тобой, что ты, что мама? Что Лотти? – быстро заговорила мисс Эдвардс, видя, что сестра успокоилась.

– Мама? Лотти? – чуть не вскрикнула Хена и снова заплакала. – Нет, лучше не спрашивай…

– Что… как! Я хочу знать, я хочу знать?.. Живы? Умерли?..

– Живы! Живые, но, Господи! Господи!

– Говори скорее, не терзай мою душу, что случилось?