Рубцов возвращается

Дня через два Клюверс явился снова. За полчаса до обеденного времени, он привез билет на лучшую ложу театра «Перголя», в котором, в этот вечер, дебютировала в первый раз Марчелла Зембрих [Известная польская оперная певица]. Екатерина Михайловна с восторгом, Ольга несколько сдержаннее, но все-таки с удовольствием, приняли предложение, и Казимир Яковлевич, пообедав запросто вместе с дамами, вместе с ними отправился в театр.

До театра, пока Екатерина Михайловна одевалась, Клюверс, оставшись наедине с молодой девушкой, которая не хотела переменять туалет, хотел, было заговорить с ней о любви. Но на первой же фразе запнулся, сказал какую-то банальность, и умолк. Человек, достигший богатства и могущества, целым рядом тайных убийств и преступлений, шедший смело на всякую низость, робел и отступал пред беззащитной молодой девушкой. В её ясных, светлых глазах он читал себе беспощадный приговор. А между тем, её ослепительная, девственная красота до болезненности, до безумия поднимала его нервы. Он готов был всем пожертвовать на свете, чтобы только добиться обладания ею. И сам робел и терялся, едва оставался с ней наедине. Слова горячего признания замирали на его устах. Он чувствовал, сам чувствовал, что каждое его слово оскорбит эту чистую, непорочную душу, что раз это слово будет сказано, между ними исчезнут даже те полудружественные отношения, которые ему удалось завести ценой таких усилий. Он сознавал, что раз это слово произнесено, оно должно испугать, насторожить Ольгу Дмитриевну, заставить ее опасаться повторения, а этого более всего боялся миллионер!

– Вы что-то начали говорить… я вас слушаю? – с улыбкой заметила Ольга, когда Клюверс после неловкой фразы внезапно умолк.

– Я человек не светский, Ольга Дмитриевна, так говорить, как говорят в салонах, не умею, – стараясь взять нотку искренности, проговорил миллионер: – всю жизнь я прожил в Сибири, далеко от центров, с людьми, которые скорее похожи на зверей. С ними и сам чуть ли не в зверя обратился.

– Ну, по вам этого не видно… вы всегда такой вежливый, учтивый, предупредительный. Если все у вас в Сибири такие, мне кажется, я бы полюбила эту страну.

– Ольга Дмитриевна! – быстро заговорил Клюверс… Вы сказывали такую фразу, которую я никогда не забуду. Благодарю вас, благодарю вас!

– Но за что же? За что же? Я вам отдаю только должное. Мне тетя всегда указывала на вас, как на пример благотворительности, вы всегда и во всем стараетесь доставить тете и мне всевозможные удовольствия… Наконец… Она замялась.

– Наконец… что же наконец?.. Умоляю вас, оканчивайте вашу фразу!

– Наконец… все, начиная с тетушки и кончая нашим управляющим, без ума от вас… Значит, в вас что-нибудь есть… впрочем, не осудите, я такая глупая, говорю, что взбредет на ум…

Она засмеялась и вскочила со своего места.

Но уже было поздно. Клюверс успел схватить ее за обе руки и страстно поцеловал их…

– Говорите, говорите, продолжайте, умоляю вас, заклинаю вас!.. – глаза его горели страстным огнем…

Ольга чуть не вскрикнула от неожиданности нападения, но быстро вырвала руки и отбежала в другую сторону комнаты. Казимир Яковлевич хотел броситься за ней, но в эту минуту в дверях показалась Екатерина Михайловна, разодетая и убранная как на бал…

Объяснение, так удачно веденное, приходилось отложить до другого раза. Мысленно проклиная несвоевременное появление достойной дамы, Клюверс должен был весь вечер играть комедию и, сидя в углу ложи, сзади дам, слушал певцов и певиц, когда он отдал бы все их рулады, арии и пиччикато [Пиццика́то – приём игры на смычковых инструментах, когда звук извлекается не смычком, как обычно, а щипком струны] за одно слово из уст Ольги Дмитриевны.

Молодая девушка, изумленная и сконфуженная поцелуями Клюверса, сначала хотела рассказать тетке про его дерзость, но потом успокоилась и решила, что сама была виновата, сказав, может быть, лишний комплимент в адрес миллионера.

– Он такой забавный, на него и сердиться нельзя! – решила она, наконец, и к концу оперы, в антракте, весело болтала со своим спутником. Тот был на седьмом небе блаженства и решился на следующий же день сделать формальное предложение. Он принял за чистую монету любезность, сказанную ему молодой девушкой, и хотел «ковать железо, пока оно горячо».

Вечером, после театра, у тетки был интимный разговор с племянницей. Екатерина Михайловна ставила Казимира Яковлевича на такой пьедестал, что та сначала удивлялась, а потом, чтобы не спорить с теткой, до некоторой степени согласилась с ней. И достойная дама могла спать с полной уверенностью, что завтра все решится и что Париж, её божественный Париж, увидит её снова во всем блеске роскоши и богатства.