Ручьём серебряным к Байкалу

Вот и зимовьё. То самое, в котором они нередко переночёвывали, совершая пешие прогулки, обследуя тайгу и горы, выбираясь к Байкалу. Раньше у предусмотрительных и предприимчивых супругов Сколских здесь была перевалочная база со снаряжением, провиантом, фуражом для лошадей и оленей; даже магазинчик был организован, – и для тех, кто уходит в горы, и кто возвращается с вершин и перевалов. От этого зимовья начинались восхождения, разнообразные маршруты, путь к Байкалу, в дали безлюдной тайги. Само строение собственно не было зимовьём, какие обычно сооружают из брёвен рядом с тропами охотники и туристы; скорее его можно было бы назвать бункером, складом, схроном или даже ямой. Оно железобетонными стенами – в земле, пять-шесть ступеней – вглубь, там бронированная металлическая дверь, невидимая за нависшими кустами; окон нет, а вместо крыши насыпь, под которой тоже железобетон. Только по торчащей металлической трубе и определишь, что тут какая-то постройка.

В заветной застрёхе Мария нашарила ключ, открыла им ржаво залязгавшую дверь с врезным замком. Внутри просторно, чисто, но холодно, сыро. Мешки и ящики с продуктами. Печь-буржуйка; даже несколько вязанок дров. Топчан с пуховиками. Можно, несомненно, перемочься.

С великим, надсадным трудом Мария затащила совершенно омертвелого Льва внутрь и даже затянула его на топчан. Заперла дверь, зажгла керосиновую лампу; всматривалась и вслушивалась – живой ли? Живой, дышит. Дышит хотя и без захлёбов, но тихо-тихо, на угасании судорожных рывков.

Затопив печку, Мария на цыпочках подходила ко Льву, всматривалась в его отчаянно и чудовищно чужое лицо. Но – что дальше? Что предпринять? Ей представилось, что он спит, а если спит – выздоровеет. Проснулся и – здоров, ну, почти что здоров! Разве так не бывает в жизни?

Услышала его хриплый, едва различимый, но ровный, видимо, напитавшийся какими-то самыми последними силами, голос:

– Иди к людям, Мария. Райцентр не далеко. Дорогу знаешь. Дотемна успеешь. Иди к людям, иди.

Его веки чуть-чуть приоткрылись:

– Мариюшка. Любимая. Ещё разок посмотрю на тебя.

– Лёвушка, я мигом сбегаю в райцентр и приведу врачей. Потерпи маленько, ну, чуточку! Я буду не идти – я буду лететь.

– Потерплю. Иди. Иди к людям. Тебе надо быть с людьми. А не со мной.

– Не говори так!

– Надо, моя прелесть, именно так говорить. И ещё кое-что должен сказать тебе напоследок: какой же я был дурак, что бежал от людей и от жизни! И тебя, подлец, эгоист, безумец, тянул за собой. Братья остановили меня. Они молодцы. Так мне и надо. Я ожесточённый. Я зверь. Я уже давно не совсем, наверное, человек. А может, и никогда не был им по-настоящему. По деяниям моим и плата мне от людей. От всех людей через братьев Сколских. Как жил, так и умираю – глупо, безобразно. Перед человеческой стихией ничто не устоит: как людское море захочет, так и получится. Братья виноваты лишь в том, что они исполнили вердикт. Не им, так кому-нибудь другому пришлось бы наказать меня. Я ублажил свою гордыню, убедил себя, что не трус, что свободен, что едва ли не помазанник божий и – что, Мария? Одна разорённая судьба разорила другую, – вот что получилось у меня с братьями. Грустно, нелепо, страшно.

Его голос утонул в хрипе. Передохнув и мало-мало уняв грудь, сказал:

– Ты должна знать: я когда-то в молодости не берёг свою душу, и она, раззадоренная мною же, превращалась в яму, в чёрную и бездонную яму зла и пороков моих. Береги, Мариюшка, свою душу, а душа жива и здорова только рядом с другими людьми, какими бы они ни были. Не ожесточайся никогда, умей прощать и сама ищи прощения и мира. Видела, как я одного из братьев ударил о металлическую решётку? Да, я не сумел стать человеком. Зверь я, зверь. И имя мне родители мои звериное дали. Угадали когда-то на десятки лет вперёд.

– Опять наговариваешь на себя, выдумываешь чего-то несусветное! Никакой ты не зверь, а самый классный на земле человек. И душа твоя осталась, несмотря ни на что, поэтической, хотя проработал ты многие годы инженером и в бизнесе бился за место под солнцем. А от этих негодяев ты защищался, просто защищался: пойми, если бы ты не напал первым, они вдвоём одолели бы тебя. Ты поступил как настоящий мужчина, мужик.

– Нет, я дрянь человек. Мне нельзя жить, потому что моя душа – яма. Бог вот-вот приберёт меня. А тебе надо жить. И ты будешь жить хорошо, потому что ты умная, добрая, прекрасная девушка.

– Я – баба!

– Не называй себя этим глупым словом. Довольно, довольно: иди. Иди к людям. Постой, постой, Мария. Чуть не забыл: мои капиталы, дом в Чинновидове и квартира записаны на тебя и Агнессу. С сестрой, на всякий случай, я предусмотрительно уговорился о многом по телефону ещё летом. Она не обманет ни тебя, ни меня, да и ни кого-либо в целом свете – не способна: душа её чиста и наивна, точно у ребёнка. Она хороший человек, настоящий, теперь понимаю, человек она, в отличие от меня. Вы вместе сходите к нотариусу и…