Ручная кладь

Лампочка мерзким желтым светом в сто пятьдесят свечей лезет в душу. Воспоминания оживают и ковыряют длинными, острыми когтями незаживающую рану. Психи под действием лекарств мирно поскрипывают железными кроватями. Лена не спит. Она не в силах заснуть.

Вдруг оживает стража у входа, и рядом с Леной кладут еще одну женщину. Медсестра пытается отобрать туфли, но женщина громко возмущается, утверждая, что она не может ходить ни в чем другом, и медсестра отступает.

Женщина смотрит на Лену.

– Сколько тебе лет, – спрашивает она.

– Шестнадцать.

– За что тебя сюда? – женщина говорит серьезно, и в ее глазах виден свет.

– Суицид, а вас?

– Несчастная любовь, что ли? – спрашивает женщина.

Лена молчит, ей ничего не хочется объяснять. Комната мирно спит, только соседка из блокадного Питера плачет сквозь сон. Вновь прибывшая пациентка, шепотом начинает свой рассказ. Она тоже плачет, у нее горе. Ее губы обкусаны и безжалостно хрустят косточки пальцев рук, сворачиваемые в акробатические позы.

Через полчаса Лена уже знает, что соседку зовут Татьяна, что она врач-анестезиолог и что два месяца назад в школьном тире застрелили ее пятнадцатилетнего сына. Татьяна решила разобраться, все ли правильно сделали хирурги. Убитая горем женщина, изучая историю болезни, нашла нарушения и допущенные ошибки, лишившие жизни ее ненаглядного мальчика. Коллеги, не желая себе проблем, отправили ее в дурдом.

Рассказывая, она всхлипывает и вытирает слезы. Лена смотрит на женщину, ее заплаканные и избитые горем глаза еще живы. Она не сумасшедшая. Просто она, как и Лена не вписалась в правила этой жизни. На время свои проблемы отступают. Лена расспрашивает Татьяну, та рассказывает, пока они не погружаются в сон.

Врачи, сменяя друг друга, усиленно шкрябают ручкой бумагу, задавая одни и те же вопросы и не слушая ответов. Потом появляется он. Он предательски молод и Лена зовет его Костик, хотя он интерн и почти уже врач. Он шутит, смотрит ей в глаза и слушает, что она говорит. Они обсуждают Цветаеву, Блока и он рассказывает теорию Эрика Берна. Стараясь не вдаваться глубоко в теорию, Костя рассказывает о влиянии воспитания на дальнейшую жизнь. Берн создал несколько типов схем и доказал, что удачливость или неудачливость по жизни – это всего лишь последствия родительского программирования. Лена узнала, что есть такие жизненные программы, Берн назвал их фатальными скриптами, которые неминуемо приводят к смерти.

Костя обещает протестировать и сказать, какой у нее скрипт.

– Ну, и какой? – улыбаясь, спрашивает Лена.

Костик мнется, выдавливая из себя витиеватый ответ. Значит «фатальный», – понимает Лена. От этой мысли ей становится грустно и холодно. Она обречена. Из этого тупика выхода нет. Она все равно умрет, просто потому, что с этим не живут.

Столовая маленькая и пациентов кормят в две смены. Краевская, поевшая в первую смену, отчаянно прорывается снова. Ее не пускают, она падает на пол и воет. Голос звучит с мольбой и отчаяньем. Лена замирает от душещипательной сцены. Но церберы в дверях непреклонны. Они смеются и гонят старушку прочь.

– Пустите ее, что вам жалко? Она вас, что – объест?

Две толстые клуши оборачиваются на Ленин крик. Они уже готовы сожрать ее взглядами, но за Лену вступается Татьяна.

– Пустите, зачем вы издеваетесь, еще не известно, что с вами будет в ее возрасте.

Пока остатки мозга пытаются это вообразить, Краевская проскакивает между зазевавшимися санитарками в столовую и занимает место за столом. Ее лицо светится от счастья, и словно маленькое знамя победы, кулачок сжимает алюминиевую ложку.

– Опять пришла, – смеясь, говорит повар, и кладет ей полполовника каши. Краевская молит о добавке, ее красивое лицо заливают слезы.

– Съешь, я еще дам, – обещает повар и накладывает кашу следующему.

Наверное, она мысленно сейчас там, в блокадном Ленинграде. Ее лицо светится счастьем. Медленно, словно деликатес, она намазывает овсяную кашу на маленькие ломтики булки и, смакуя, кладет в рот. Она настолько поглощена процессом еды, что не замечает, как остается одна. Она, конечно же, не съела даже четверти порции, и ее глаза смотрят с болью, как санитарки уносят тарелку. Она прячет в кулачке кусочек булки и пробирается к выходу. Снова трагедия и снова плач. Огромные голубые глаза утопают в слезах. Булку отбирают.

Словно пытаясь взять реванш, санитарка заталкивает Лену в палату, где лежит Краевская. Смрад, висящий в воздухе, обухом бьет Лену по голове. Санитарка поднимает матрас, и запах плесени смешанный с мочевиной заполняет пространство вокруг. Под матрасом, бережно завернутые в кусочки газеты, лежат ломтики белого и черного хлеба. Поняв, что заначка обнаружена, хрупкая старушка падает всем телом на кровать и начинает выть.