Рудобельская республика

Дни поздней осени короткие и серые: сразу после полудня начинает смеркаться. Александр, не разуваясь, прилег на полати за печью — прошлую ночь не спал и в эту вряд ли заснет. В сенях верещал голодный поросенок, в дровянике тюкал топором хозяин, на лавке маленькая, замурзанная Манька качала тряпичную куклу, пела ей про кота, ругалась и била за то, что не спит, и снова пела.

Александр лежал с зажмуренными глазами, но сон не шел. «Какой ты станешь, Манька, через десять лет? — думал он. — Пойдешь учиться. Все тогда будут учиться в больших новых школах. Отец поставит просторную хату, с электричеством, как в городе. Замостим улицы, землю уходим, станет как пух, машины будут пахать и сеять. Эх, дожить бы до той поры, глянуть бы на нашу Рудобелку, на эту замурзанную Маньку этак лет через десять!»

Незаметно он словно поплыл в синем тумане. Теперь казалось, что не хозяин постукивает на дровотне, а слышны далекие глухие выстрелы, нужно вскакивать, согнувшись бежать по полю, ползти под колючую проволоку, стрелять и кого-то колоть штыком. Кого и за что? Неизвестно.

Сквозь тревожную дремоту он услышал, как в сенях лязгнула щеколда, кто-то отряхнул сапоги и вошел в хату. Александр поднялся, протер глаза, но в сумерках не мог узнать человека, пока тот не заговорил:

— Есть здесь кто живой?

— Папа дрова колет, а мама в хлеву, — бойко ответила Манька.

— А дядьки у вас никакого не было?

Александр узнал Терешку по голосу, спрыгнул с полатей и подошел к нему:

— Кого ищете, дедушка?

— Тебя, председатель.

— Откуда же это на ночь глядя?

— За солью в Ратмировичи бегал. Шпикулянты туда наезжают менять. А без соли какая еда? И бульбину в рот не затолкаешь. Дык от хунта с три разжился. Глядишь, до великого поста как-нибудь и перебьемся. Думал на станции заночевать, так Анупрей сюда направил. Наказал, чтоб ты, хлопче, к утру был там; их благородиев, говорит, дожидаются, так преседатель хлебом-солью обязан встретить. — И он хитровато захихикал: — Слава богу, что хоть сразу на тебя наскочил. А сейчас пойду у кого-нибудь переночую.

— Спасибо, дедушка, за известие. А богато ли на станции людей?

— Чего доброго, а людей как собак на привязи… Ты же скажи Анупрею, что Терешка прибегал и все чин по чину передал. Ну, помогай тебе бог.

Старик потоптался у порога, забросил на плечо мешочек, нащупал щеколду и вышел.

…На рассвете группа Соловья была на станции. В небольшом деревянном здании светилось только одно окно. В холодном темном зале на лавках и просто на полу спали мужики, женщины и дети, проходы были завалены котомками, сундучками, мешками. Александр зашел к дежурному. Пожилой, изможденный, давно не бритый человек в красной фуражке дремал, склонив голову над столом. Возле телеграфиста горел фонарь, медленно набегала с кольца аппарата узенькая завивающаяся лента.

— День добрый, товарищи, — поздоровался Соловей.

— Я же вам сказал: когда будет поезд, неизвестно. Получим депешу, тогда скажем. Идите ожидайте! — вспылил телеграфист.

— А когда ожидаются легионеры?

Проснулся дежурный, поморгал выпученными глазами и запищал осипшим фальцетом:

— Кто ты такой, чтобы тебе докладывать?

— Председатель Рудобельского ревкома. Прибыли встречать гостей.

Соловей перешел за барьер, стал возле телеграфиста и твердо потребовал:

— Последние депеши!

Дрожащими руками телеграфист подал толстую книгу. Соловей начал читать телеграммы. Одна гласила:

«Со станции Березина вышла дрезина военного назначения. О прибытии доложить начальнику станции Березина».

Он повернул несколько страниц назад и заметил листок тонкой гербовой бумаги, на ней каллиграфическим почерком было написано:

«Командующему I польским корпусом генералу Довбор-Мусницкому.

Покорнейше прошу ясновельможного пана генерала взять под защиту Ваших доблестных войск все имущество и усадьбу барона фон Врангеля. Усадьба находится в двадцати верстах от станции Ратмировичи, у деревни Рудобелка. Полное содержание офицеров и солдат будет обеспечено.

Ваш покорный слуга

управляющий имением Рудобелка

Н. Н. Бистром».

— Все ясно! — Соловей с ненавистью бросил взгляд на телеграфиста. — Отправить такую телеграмму? Да это ж измена революции! Где теперь дрезина?

Телеграфист засуетился, нижняя челюсть выбивала дробь.

— Вышла с разъезда, через час прибудет.

Александр открыл дверь и крикнул Якова:

— Постоишь здесь. Чтобы ни один из них ничего не передавал. Не послушают, сам знаешь, что делать.

Возле станции лежали штабеля старых, трухлявых шпал. Своих хлопцев Соловей укрыл за штабелями, а сам вошел в помещение.