Рудобельская республика

Николаю Николаевичу было обидно слышать упреки молодого хозяина. А он-то ждал благодарности за то, что сберег хоть то, что можно было уберечь. В глубине души он старался не столько для барона, сколько для себя. Не раз подмывало прихватить самое ценное, бросить эту завшивленную и бунтующую Россию и бежать куда глаза глядят: в Румынию, Чехию, Францию. Купить клочок земли, и быть самому себе хозяином, и не служить черту лысому. Но заговорил Николай Николаевич о другом:

— Осмелюсь доложить, ваша светлость, что, если бы мы распустили нюни, от вашего имения остались бы только головешки. Не без моего участия на хуторах действует отборный отряд наших людей под началом молодого прапорщика Казимира Ермолицкого и бывшего учителя Порфирия Плышевского. Три волости давно под их контролем. А с рудобельской бандой Соловья сам Довбор-Мусницкий не совладал. Эти головорезы разоружали солдат, не пропустили в Ратмировичи бронепоезд, заманили в западню и перебили целый отряд легионеров.

— Не пугайте! Про «страхи» я наслышался по дороге сюда, — перебил барон. — Давайте лучше подумаем, с чего начнем. К вечеру подготовьте список тех, кто растаскивал мое имущество, кто делил земли, и предъявите им счет: в двадцать четыре часа все доставить на место. Вам ясно?

Николаю Николаевичу было настолько ясно, что даже лицо его посветлело. Вернуть все назад — то же самое, что вырвать кость из волчьей пасти. А что на это скажут ревкомщики? Они же где-то здесь, пока притаились, но начеку. И неспроста без боя пустили сюда немцев. Может, и этих ждет западня. Одним словом, спать надо не раздеваясь. А барону что? Нашумел, наприказывал и уехал. Если удастся, конечно. Эти соловьи-разбойники и его могут вздернуть на горькую осину.

— Без вооруженной силы, ваша светлость, ничего не сделаешь, — осмелился признаться он. — Мужики озверели. Силу надо ломать силой.

— Не волнуйтесь. Немецкие солдаты нам помогут, — рявкнул барон.

Николай Николаевич вытянулся как на параде.

— И еще. Я хочу видеть прапорщика и учителя. Подумайте, как это лучше устроить. А пока идите.

Николай Николаевич исчез за дверью. Барон несколько раз прошелся по комнате. Через окно увидел поджарого немецкого офицера. Он, постукивая по наглянцованным крагам коротеньким стеком, приближался к дворцу.

— Гутен морген, гер комендант, — весело и беззаботно поздоровался с ним барон.

Немец изобразил лошадиную улыбку, ощерив большие желтые зубы, и пригласил в свой кабинет на первом этаже.

«Кто же здесь в конце концов хозяин? — возмутился Врангель. — Если бы мы с тобой встретились где-нибудь под Сувалками, я бы из тебя сделал решето, а пока… пока спокойно, генерал!»

Комендант предложил барону сесть рядом.

— Я вынужден просить господина коменданта помочь вернуть мне мое имущество, разворованное бандитами, и вообще навести порядок в окрестных деревнях: пора кончать с бандитами и поставить мужиков на место.

— Армия не есть полиция, господин барон. Но мы, конечно, поможем вам. Но прежде всего — контрибуция. Хлеб, масло, сало необходимы империи. Мы будем брать это и отправлять в фатерлянд. А помогать нам с вами будут сами мужики.

— Как? — удивился барон.

Комендант хитро засмеялся.

— Нужно выбрать самоуправление. Натравить одного на другого, пусть грызутся и помогают нам.

На следующий день Николай Николаевич с тремя солдатами объезжал верхом на коне хаты и приказывал идти всем в имение на собрание.

В панский двор пришли только старики да женщины: лихо его знает, что там еще выкинут. Добра никто не ждал. Молчаливые и понурые старики старались стать подальше, спрятаться за чью-нибудь спину. Среди пришедших вдов была и Параска, босая, в домотканой юбке и облезлом платке.

Когда собралось человек сорок, на крыльцо вышел немецкий комендант и сам барон в расстегнутом кителе, без погон, сухой и тонкий как хворостина.

Многие «своего» пана видели впервые. Может, если бы не напали германцы, так бы никогда и не увидели, что это за фрукт — барон Врангель.

Рыжеусый немец с лошадиной челюстью поднял руку и заговорил по-немецки. Потом умолк и посмотрел на барона. Тот вышел вперед, обвел всех маленькими, глубоко посаженными глазами.

— Господин комендант говорит: немецкое командование требует послушания и уважения к армии его императорского величества Вильгельма Второго. Сопротивление распоряжениям властей будет расцениваться как бунт. Бунтовщиков в военное время расстреливают. За нападение или покушение на немецкого солдата виновные и их пособники будут караться смертью, а деревня сожжена.

Снова заговорил немец. Барон согласно кивал головой. Когда комендант остановился, перевел:

— Россия Германской империи должна выплатить большую контрибуцию. Большевистским голодранцам платить нечем. Поэтому каждый крестьянский двор должен сдавать немецкой армии хлеб, масло, сало, мед, лен. Прибавлю от себя: кто послушался большевиков и взял хоть пушинку из моего имения, должен все вернуть на место. Слышите? Завтра же! Кто ослушается, пусть его дети проклинают отца за то, что осиротил их.

Комендант нетерпеливо дожидался, когда закончит барон, чтобы продолжить речь.