Рудобельская республика

— Война идет давно, но такое зверство мы видим впервые. Темные люди скажут: латыши латыша замордовали. Ложь! Это звери замучили доброго, чуткого человека, который желал свободы и счастья своей земле, родному латышскому народу. Мы должны не только отомстить за смерть товарища Ясюнаса. Освободить города и села Латвии от наймитов капитала, от бандитов и насильников — наш революционный долг. Поклянемся же исполнить его, — закончил Соловей свое слово.

И в ответ грянули голоса латышей, белорусов, венгров, поляков:

— Клянемся!

— Клянемся! — подхватило эхо.

…На рассвете батальон выступил, рассчитывая прорвать оборону противника, соединиться с основными силами полка и освободить от белой армии Режицу.

За ночь метель улеглась. Потянуло густым теплым ветром. Снег набряк сыростью, раскисали ботинки, стыли ноги: дрожь пробирала до мозга костей.

Теперь Соловей высылал разведку небольшими группами, они прикрывали и поддерживали друг друга.

Версты за две от леса проходила линия вражеской обороны. Она замыкала кольцо, в котором очутился полк красных коммунаров. Это выяснил Соловей, когда вернулась разведка. Обстоятельства и задачи менялись. Выход был в одном: внезапно и стремительно атаковать белых. Поднять панику, разорвать кольцо и вместе с полком уже не пробиваться из окружения, а наступать, громить белолатышей по всему фронту.

Занятая врагом деревня стояла за невысоким пригорком в укрытой от ветров долине. Отсюда и намеревался командир начинать прорыв. Белым-бело было вокруг, стояла тишина, сеялся легкий искристый снежок, припорашивая шапки и плечи. Батальон притаился в лесу. Разжигать костры было запрещено. А мороз пронизывал насквозь, люто прихватывал застывшие в намокших за день ботинках ноги.

На закате похолодало еще сильней. Ботинки и сапоги гремели, словно каменные, и покрывались мохнатым ворсом инея. Красноармейцы топали все живей и живей, хлопали по спинам руками, хукали в дырявые рукавицы. Казалось, заледеневшие еловые лапы, мерцающие снежинки и даже высокие колючие звезды — все пронизывает острым холодом исхудавшие солдатские спины.

В полночь Соловей с латышской коммунистической ротой двинулся на село, занятое белыми. Остальные две роты вышли на фланги.

В окна сонных хат полетели гранаты, раскалывали ночную тишину винтовочные залпы, густо татакали пулеметы. В селе вспыхнула паника.

Белолатыши решили, что именно здесь прорывается окруженный полк, оставили окопы, чтобы закрыть образовавшуюся брешь, но в поле их отсек шквал пулеметного огня — били обе роты, выдвинутые Соловьем на фланги.

К утру вражеское кольцо было разорвано. Образовался коридор до пяти верст по фронту. Внезапный удар с тыла так обескуражил белых, что им показалось — на прорыв идет целая дивизия. В бой вступили передовые части окруженного полка красных коммунаров.

А из вражеского окружения выходили обозы, раненые, тифозные и обмороженные красноармейцы. Обмороженных было много. Их отправляли в Идрицу и Себеж. Отход прикрывал батальон Соловья.

Последним из окружения пробивался заиндевелый и грохочущий бронепоезд. На крутом подъеме сошла с рельсов платформа. Бойцы интернационального батальона столкнули ее под откос, втиснулись кто куда и на бронепоезде вырвались из вражеского кольца.

После гнилых дней оттепели и морозной штурмовой ночи из полка выбыло триста шестьдесят обмороженных бойцов, многих свалил сыпняк, раненых развезли по тыловым госпиталям.

Остатки полка красных коммунаров слились с 476-м полком 53-й дивизии.

6

После рождества залютовали морозы, аж постреливало по углам. Перед заходом солнца небо наливалось кумачом, снежинки мелькали розовыми, синими, зелеными огоньками, а над лесом подымался радужный столб.

— Это знаменье божье! К несчастью, к мукам, к слезам! — испуганно крестились бабы.

Тревожно в эти дни было и в ревкоме. Не столб радужный в небе тревожил Максима Левкова: Марылька передала, что идет на них большая сила, с конницей и пушками. Из Парич тоже сообщили: «От Мозыря наступают легионеры, берегитесь».

А как тут уберечься от пушек и пулеметов? Только и сдаваться — не выход. Белополяки дождались, когда Птичь сковало толстым льдом, надежной стала дорога по болотам и озерам, а на снегу различишь даже сорочий след. Вот и подтянули силы, чтобы придушить большевистскую волость.

Ревком теперь походил на боевой штаб. Всем верховодил Максим Левков. Отряд Игната Жинко разместился недалеко от Птичи, взвод Тимоха Володько занял Карпиловку и Дуброву, Максим Ус с хлопцами — Ковали и Лавстыки. Хорошо, что в каждом взводе было по пулемету, по цинке патронов, а у каждого партизана — винтовка или карабин, а за поясом по паре гранат.

В отряды пришли старики и подростки, за оружие взялись все коммунисты. Параска привела в ревком четырех вдов.

— Дай, председатель, бабам хоть по какому обрезу, абы стрелял.

У самой за плечами висел новенький карабин. Кожушок Параска подпоясала широким ремнем с двумя подсумками.