Рудольф Нуреев. Я умру полубогом!

Очевидец того экзаменационного выступления высказался более определенно: «Отсутствовала линия. Отсутствовали ноги. Композиция разваливалась. Он как-то разбрасывался, занимая собой слишком много места».

* * *

Итак, мечта Рудольфа сбылась: он принят в хореографическое училище. Все это похоже на сказочный сон, и ты вот-вот проснешься… Занятия должны начаться 1 сентября, впереди еще пять дней для устройства. Нуреев хорошо понимал, что с этого момента его жизнь должна быть подчинена суровой дисциплине, и ничего не имел против этого. Все, что его действительно интересовало, — это танец. Он должен, просто обязан научиться танцевать так, чтобы быть первым. То, что обычно занимало его сверстников, — спорт, выпивки, разговоры о девушках, — мало его привлекало.

Утром, в день его прибытия в школу, Рудольфу показали комнату, где он будет жить. В общей спальне, просторной светлой комнате с широкими арочными окнами, помещалось двадцать учеников. Теснота домашнего жилища в Уфе осталась позади. Как, наверно, приятно отдыхать здесь!

Вскоре Рудольф начал пропускать завтраки для того, чтобы урвать еще минут тридцать на сон. Была и другая причина: таким образом он мог хоть раз в день уклониться от необходимости есть в столовой вместе со всеми, — то, к чему ему было очень трудно привыкнуть.

В руки опытных педагогов Ленинградского училища Рудольф попал с большим опозданием — в семнадцать лет. Правда, в те годы в этом не было ничего из ряда вон выходящего: училище практиковало прием «великовозрастных» учеников, если тому имелись основания — талант поступающего. Поздно поступили в училище и учились всего четыре года такие известные представители балетного искусства, как Игорь Моисеев, Асаф Мессерер и Фея Балабина.

«В Ленинграде ему наконец-то серьезно поставили ноги в первую позицию, — пояснял Михаил Барышников. — Это очень поздно для классического танцовщика. Он отчаянно пытался догнать сверстников. Каждый день весь день — танец. Проблемы с техникой его бесили. В середине репетиции он мог разреветься и убежать. Но потом, часов в десять вчера, возвращался в класс и в одиночестве работал над движением до тех пор, пока его не осваивал».

Трудности были связаны и с природными данными Рудольфа, вроде бы не идеальными для искусства балета. Его рост — 1,76 метра — считался для танцовщика средним, а ноги были коротковаты по соотношению с торсом. Хотя, как подтверждает история балета, лучшими исполнителями как раз чаще всего становились танцовщики невысокого роста. К сожалению, высокий рост, соразмерное сложение и прекрасные внешние данные не гарантируют особых достижений в этом виде искусства. Интересно вспомнить откровенное высказывание по этому поводу танцовщика с прекрасной романтической внешностью, идеально сложенного солиста Кировского театра 1965–1971 годов Джона Марковского (он известен зрителям благодаря кинообразу принца Зигфрида, созданному на экране в фильме-балете «Лебединое озеро»): «Мой рост — 186 см — не позволял мне танцевать виртуозно, делать всякие кабриоли и прочее, зато я мог быть хорошим партнером».

Одно очевидно: Рудольф не обладал от природы хорошей координацией движений и воздушной легкостью. Поэтому даже то, что другим давалось сравнительно легко, им достигалось немалыми усилиями. Но танцевать он был готов и днем и ночью.

Румын Серджиу Стефанеску, которого разместили в одной спальне с Нуреевым, вспоминал: «Каждую ночь, едва выключали свет и дверь в комнату закрывалась, Руди выскакивал из кровати и тормошил меня: «Вставай, вставай!». И мы начинали танцевать — до двух, до трех часов утра. Танцевали все подряд: мужские вариации, женские вариации, все известные нам па-де-де. Женские партии исполняли по очереди. Мы были фанатиками. В конце первого курса нас перевели с третьего этажа на первый. После этого мы просто-напросто открывали окно, вылезали на улицу и бродили по городу. С тех пор я навсегда запомнил такую картину: белая ночь и Рудольф, в упоении танцующий вокруг обелиска на площади перед Зимним дворцом».

Нуреев был зачислен в 6-й класс, вел который директор училища Валентин Шелков, помешанный на строгой дисциплине.

«Всем нам внушали, что великий талант в академии ничего не стоит, если не подчиняется установленному порядку, — подтверждал танцовщик Валерий Панов. — Порядок ставился наравне с наивысшими достижениями в нашей работе, тогда как артистическая индивидуальность, бросавшая вызов нормам поведения, определенно преследовалась. Чем более одаренным был ученик, тем скорее его исключали за грубость, ребячество, неуспеваемость по общим предметам, а особенно за нарушение правил».

С самого начала отношения педагога и ученика не сложились: юноша, непохожий на других и не желающий на них походить, раздражал Шелкова. Он игнорировал дисциплины, на его взгляд, совершенно не нужные артисту балета. Дошло до того, что однажды он открыто возмутился прямо в лицо изумленному учителю:

— Математика! Для чего она мне? Считать деньги? Это я сделаю и без нее!