Рудольф Нуреев. Жизнь

Отвечая на вопрос Рудольфа о его взглядах на труппу Кировского балета, Баланчин с характерной для него прямотой заявил: по его мнению, стилю русских недостает энергии и он слишком тяжеловесен. У русских танцоров тенденция стоять на пятках, садиться в плие перед прыжком или пируэтом, в то время как он разработал технику, в соответствии с которой вес тела переносится вперед и вверх без малейшей видимой подготовки перед каждым па. «Баланчину требовалось сцепление, связки, подводки к отдельным па, танец с опорой на музыку», – написал его ведущий танцовщик Эдвард Виллелла. «Имперская пышность и поза – внутренний настрой – устарели, они больше не являлись важной частью балета двадцатого века». Развивая современный американский классицизм, Баланчин прибег к методу Бурнонвиля, который он изучал, когда находился со своей труппой на гастролях в Копенгагене и имел возможность наблюдать за занятиями детских классов в школе «Датского королевского балета». Рудольф сразу же подметил датское влияние в стиле «Нью-Йорк Сити балета». Хотя он завидовал скорости и блестящему исполнению, он тем не менее скучал по гладкости и плавности, которым учили его. «Похоже, он не увлекается адажио», – заметил Рудольф в ответ на расспросы Найджела Гослинга по возвращении.

Баланчин сразу понял, что Рудольф только что покинул русскую труппу, которая на полвека отстала от времени. Для него, как написала Арлин Крос, техники адажио и аллегро не противопоставлялись, а дополняли друг друга, «каждая напоминала о тех достоинствах, которые раньше считались неотъемлемыми чертами другой техники: объемность в аллегро, акцентирование в адажио». Проведя тридцать лет в Соединенных Штатах, черпая вдохновение в просторах, энергии и поп-культуре этой страны, Баланчин так всецело охватил американскую сцену, что его патриотизм просматривался даже в его одежде – его собственной изящной версии костюма обитателя Дикого Запада, с жемчужными пуговицами на рубашках и черными узкими галстуками. Однако для Рудольфа было еще рано совсем «отказываться от «русской» легенды». Необходимость хранить чистоту Кировской школы по-прежнему была для него священной, а в то время он еще не был убежден, что любая другая труппа в мире способна дать ему школу и дисциплину того же качества. Помимо этого, свое действие оказывали и получаемые им письма с родины; они вызывали у него ностальгию и желание увидеться с родными и друзьями. Когда он упомянул, что думает о возвращении в Россию, Данилова стукнула кулаком по столу. «Не смей! – вскричала она. – Тебя бросят в тюрьму… [и как] ты потом будешь танцевать?» Рудольф только пожал плечами: «Я делаю то, что должен. Но я уже не знаю, что из этого будет».

Самым главным для него тогда было усовершенствовать технику Бурнонвиля для съемок «Праздника цветов в Дженцано», которые должны были пройти 19 января. Оставшиеся дни он провел в студии; репетировал с Эриком и Марией. Напряжение, которое сковывало их в Копенгагене, ушло: «Мы были слишком заняты работой». Единственной неудачей стал приказ постричься, полученный Рудольфом от консервативных спонсоров передачи «Час телефона Белла». Для него ни о какой стрижке не могло быть и речи. Когда в Лондоне он вышел на сцену в дебютной сольной партии, именно его необычно длинные, струящиеся волосы – «и выражение его индивидуальности, и предвестник будущей мятежной эпохи» – внесли такой яркий вклад в его общий образ. Теперь он понял, что «жуткий желтый распадающийся парик», который он упорно надевал на па-де-де, был ошибкой – «Все говорили: «вот только парик подкачал» – и он сам понял, увидев телезапись отрывка из «Жизели», сделанную немецким телевидением, насколько некрасивый парик может испортить всю картину. Для грядущего выступления в Лондоне он хотел подчеркнуть свое сходство со знаменитым портретом Нижинского, на котором он выглядел как звезда немого кино: он склонял голову, демонстрируя лебединую шею, его длинные спутанные волосы – парик, который он нарочно «взъерошил», завиваясь, падают на воротник. Но для NBC Рудольф вынужден был уступить, когда узнал, что найдут другого танцовщика, который его заменит. «В обычных условиях он бы ни за что не согласился, – утверждала Мария. – Но ему ужасно хотелось мелькнуть на американском телевидении… поэтому он позволил мне отвести себя в парикмахерскую. Но руководил каждым щелчком ножниц мастера».