Рудольф Нуреев. Жизнь

Чувствуя себя «старше и мудрее», он решил подчинить «Факарову», как он ее называл, «очень довольный собственной шуткой», прежде чем начать регулярно выступать вместе с балериной. Однако он не замечал, что Макарова находилась в точно таком же уязвимом положении, в каком был он, когда остался на Западе; он льнул к своей Кировской школе как к способу поддерживать самообладание. На первый взгляд «уединенная и непоколебимая», ее Королева лебедей была выражением этого – «драмы о свободе, – как написала Арлин Крос, – судьбы славян». Макарова была одной из величайших исполнительниц партии Одетты-Одиллии своего времени; ее исключительная пластика, воспитанная в Театре имени Кирова, позволяла достичь таких нечеловечески гибких, «стреловидных» образов лебедей, о каких Иванов мог только мечтать. «Лучше нее я никого не видела, – сказала Гилен Тесмар. – Но Рудольф терпеть не мог все эти перья и завитушки, которые мы все позаимствовали у русских. Помню, он приказывал мне: «Не будь такой барочной!» Дочь дипломата с врожденными элегантностью и изяществом, Тесмар без труда достигала нужного Рудольфу «эффекта леди», «чистых линий и аккуратного достоинства Марго». То же самое можно сказать и о Понтуа, необычайно женственной танцовщице с идеальными пропорциями и непринужденной техникой – «как перышко», по выражению Тесмар. Но Макарова не собиралась менять свой стиль, чтобы угодить Рудольфу, или заменять свой обычный дуэт Черного лебедя ради версии Николая Сергеева, которую Рудольф исполнял с Марго.

Все начинало выглядеть так, словно премьеры не будет. Постановка – огромное предприятие, где были задействованы 47 лебедей и места для шести с лишним тысяч зрителей, – ставилась на сцене под открытым небом во дворе Лувра. Такого плохого лета никто не мог припомнить. Когда начала собираться публика, танцоры отказывались выступать из-за ветра и дождя, то есть все, кроме Рудольфа, который очень напоказ разогревался на сцене. «Он показывал, что готов выйти, чтобы и остальные поступили так же», – говорит Юг Галь из Парижской оперы, который организовывал спектакль и сам помогал мыть опасно мокрую сцену. Дрожа под накидками и пальто, зрители, решившие высидеть до конца, стали свидетелями тому, что стало самым бесславным моментом в истории Нуреева и Макаровой. Дойдя до последовательности пируэт – пенше в третьем действии, балерина исполнила поворот на такт позже, чем ожидал Рудольф, и, оказавшись слишком далеко для того, чтобы он ее поддержал, упала навзничь – или, как выразился Рудольф, «решила в тот момент стать Спящей красавицей». Гилен Тесмар смотрела на них из-за кулис. «Он был так захвачен врасплох из-за того, что Наташа посмела сделать что-то не в такт, что не реагировал. Он не толкнул ее, она просто пролетела мимо него, застав его врасплох. Но она ударилась головой и на секунду застыла. Можно было видеть, как он думает: «Боже мой…» А потом она встала, подготовилась, и они продолжили».

Дрожащая, потрясенная, Макарова отказалась танцевать вариации и коду, что повергло Рудольфа в ярость: в конце концов, это была его кульминация. «А как же те люди? – напустился он на Галя. – Они заплатили деньги. Я хочу танцевать. Добудьте Понтуа, объявите, что спектакль откладывается на полчаса». Потом, на виду у зрительного зала, он протопал по сцене в теплых гетрах и сапогах в палатку Макаровой, где начал яростно бранить ее. Балерина не уступила и, исполнив всего три из запланированных шести спектаклей, улетела в Канаду, «объявив всему миру», что она больше никогда не будет танцевать «с этим человеком».

О происшествии говорили еще долго. Отомстив ее «сволочным замечаниям», Рудольф тоже обратился к прессе, жалуясь, что балерина оказалась незрелой и немузыкальной и решила «устроить большой скандал» только потому, что в Париже она не получила достаточно внимания. Общие друзья пытались вмешаться. Армен Бали и Паклуша говорили Рудольфу, что Наташа ждет всего лишь «извинения и букета цветов». Горлински занял сторону более авторитетного клиента и призывал Макарову написать Рудольфу и извиниться. Через две недели в Нью-Йорке Макарова ужинала с Эриком, который послал Рудольфу письмо со словами, что они, естественно, говорили об «оплошности» и что Наташе «очень грустно и жаль из-за случившегося». Тем временем Рудольф хотел сказать Джону Тули, что он, возможно – только возможно, – подумает о том, чтобы снова стать партнером Макаровой. «Но не сейчас. Я танцевал с ней слишком скоро: надо было подождать еще год, пока она больше поймет о Западе».