Руфь Танненбаум

Пока Ивка бродила по Цмроку, а потом нога за ногу спускалась в город мимо засыпанных опавшими листьями садов и виноградников, мимо всегда одинакового осеннего запустения с забытыми детскими колясками, заржавленными граблями в увядающей траве и висящим на веревке мокрым бельем, произошло нечто, в значительной степени определившее судьбу семьи Танненбаумов. Не спросив согласия Ивки или Соломона, да и вообще ничего им не сказав, Амалия повела Руфь на пробы в Хорватский национальный театр, где господину Микоци было доверено стать режиссером спектакля по мотивам рассказа Ивана Цанкара «Обитель Марии Заступницы», который, как было написано в «Новостях», переделал в пьесу г-н Матин Гашпарич, дипломант берлинской Высшей школы искусств и театра. Микоци устроил пробы, чтобы выбрать, кто будет играть девочку Метку, персонажа, которого вообще-то в тексте Цанкара нет, но юный Гашпарич придумал и ввел его. Метка в этой пьесе сирота, умирающая от какой-то сердечной болезни, вообще-то излечимой, но у нее нет никого, кто мог бы заплатить за нужные лекарства. По Гашпаричу, Метка в спектакле должна рассказать всю свою восьмилетнюю жизнь, после чего ее пожалеет, увы, слишком поздно, преподобный Крун, которого – нужно ли напоминать об этом? – тоже нет в прозе Цанкара. Пьеса заканчивается тем, что преподобный теряет рассудок над мертвой Меткой и под распятым Христом проклинает мир, где за жизнь ребенка нужно платить золотом.

Все это совсем не понравилось Бранко Микоци, но деваться было некуда. Дирекция театра, в восторге, что появился первый югослав, закончивший некую берлинскую школу, о которой раньше никто не слышал, что, однако, не помешало общему восторгу – ведь школа-то, ей-богу, берлинская, – и это само по себе чудо большее, чем извержение вулкана на Яве, заказала юному Гашпаричу, сыну полковника королевской армии Рудольфа Гашпарича, коренного белградца, но при этом этнического хорвата, подготовить, что ему будет угодно для постановки в Хорватском национальном театре. А он так и сделал, действительно подготовил что угодно, как от него и хотели! Дирекции не показалось сомнительным ни имя Ивана Цанкара, образ и произведения которого уже лет десять используют в своей пропаганде коммунисты, ни драматизация его рассказа, произведенная Гашпаричем, по сравнению с которой даже лозунги господина Маяковского показались бы просто учтивыми утренними фразами официанта «Градской каваны», как это растерянно заметил Микоци. Вероятно, те наши театральные господа, которым не занимать цензорского энтузиазма, особенно когда в их руки попадает что-нибудь написанное Крлежей или Цесарецом, просто не смогли поверить, как молодой человек после учебы в некой немецкой школе, основанной по распоряжению министра Геббельса и соответствующей самым передовым национал-социалистическим и расовым установкам относительно искусства и его роли в общественной гигиене, мог написать столь бесспорно коммунистическую пьесу. Если они вообще прочитали эту его версию «Обители Марии Заступницы», в чем Микоци по-прежнему сомневался, хотя неоднократно требовал, чтобы с текстом ознакомились все, включая начальника городской полиции, кто позже мог бы воспрепятствовать показу спектакля; а если все же они его прочитали, то перед глазами у них, вероятно, все время возникали усики канцлера Гитлера, любующегося знаменитыми немецкими военными парадами и факельными шествиями, которые из нашей хорватской и загребской перспективы производили волнующее впечатление, примерно такое, как Голливуд, и в написанном Гашпаричем эти великие театральные умы и знатоки политики не смогли ничего ни увидеть, ни понять.

При этом Бранко Микоци был известен не только публичным ироническим отношением к благо-почившему королю и насмешками над монархией как формой устройства общества, но и откровенной гадливостью к радикализму Муссолини и Гитлера и их отношению к коммунистам и евреям. Если случалось после репетиции немного выпить в компании или если он хотел произвести впечатление на актеров своим талантом имитатора, Микоци мог посреди сцены изобразить целую речь Гитлера на каком-нибудь берлинском военном параде. Он визжал так пронзительно, что дрожали стены, а у присутствующих при этом стыла кровь в жилах не только потому, что господин режиссер с таким совершенством изображает немецкого фюрера, но и потому, что иногда они начинали сомневаться, не сошел ли Микоци с ума.

О, каким же мягким выглядел после этого наш Бранко!

Он считал важным показать, насколько свирепы эти великие вожди, хотя наши театральные дамы, особенно госпожа Ференчак-Малински, оперная примадонна в одном шаге от выхода на пенсию, указывала ему, что он напрасно тратит нервы на то, на что мы, маленькие хорваты, все равно никак не можем повлиять.

Да какое имеет значение, что человек, тихо симпатизирующий коммунистам, взбунтовался против инсценировки Цанкара, автор которой никому не известный молодой человек, хоть и окончивший важную школу?