Руфь Танненбаум

Скорее всего, дело было в том, что Бранко Микоци опасался интриг со стороны некоторых лиц из дирекции театра. Он, по их замыслу, должен поставить спектакль, который на последнем прогоне запретят, и полиция начнет следствие против Бранко. И на суде он будет напрасно ссылаться на то, что переделанная в пьесу «Обитель Марии Заступницы» была ему навязана, потому что кто же поверит, что декларированные монархисты, евтичевцы и стоядиновичевцы[54]вместе с каким-нибудь патетическим поклонником господина Владко Мачека[55]– а такие в дирекции театра держались вместе – подготовили первоклассную коммунистическую диверсию, в которой он, красный революционер из царской ложи, был совершенно неповинен.

Микоци наверняка трясся от страха и еще из-за одной мелочи: хотя он носил фамилию старой загребской аристократической семьи, было хорошо известно, что его происхождение не такое уж чистое. Фамилию Микоци он получил от отчима Себастьяна, который – и это правда – растил и воспитывал его с детства, но правда и то – в нашем мире это очень важный факт, – что настоящим отцом Бранко был Йово Королия, серб из Войнича[56]. И если в один прекрасный день дела пойдут плохо и господина режиссера оговорят и обвинят в том, что он насиловал десятилетних девочек или же распространял коммунистическую пропаганду, что иногда бывает в равной мере опасно, большинство друзей и знакомых, а особенно их достопочтенные жены, туберкулезные любительницы прогулок в загребских парках, плюс еще и все завсегдатаи премьер в Хорватском национальном театре, обязательно вспомнят, что Бранко серб. С другой стороны, местные, городские сербы, те, что живут здесь испокон веков, а тем более сербы, приехавшие из Белграда, чтобы занять разные высокие государственные посты – в полиции, в суде или в городских органах управления, даже не вспомнят Йово Королия, серба из Войнича. А если и вспомнят, то лишь еще больше возненавидят его сына за то, что тот отрекся от сербского рода и фамилии.

Как оно было на самом деле, никто так и не узнал, а что касается Бранко Микоци, то он, позже, всегда отказывался говорить об афере под названием «Обитель Марии Заступницы», но, похоже, смертельно боялся остаться одиноким в беде и поэтому делал все, чтобы подложить взрывчатку под собственный спектакль.

Этой цели должны были послужить и пробы. Организованные по образцу того, как это делается, видимо, только в Америке, это были первые открытые детские пробы в истории театра входивших в Югославию стран. На пробы приглашало объявление, которое по распоряжению Бранко Микоци было опубликовано во всех ежедневных газетах королевства под следующим заголовком:

ИЩЕМ ДЕВОЧКУ, ЮГОСЛАВСКУЮ ШИРЛИ ТЕМПЛ!!!

Если ваша дочь, внучка или сестренка не старше десяти лет, если у нее есть талант декламировать, особенно по воскресеньям и на детских днях рождения, если она не стесняется и любит играть и кого-нибудь изображать, если она хочет стать маленькой актрисой, не теряйте времени, приходите на площадь перед театром в Загребе 29 октября с.г. в 11 часов утра на общеюгославские пробы на главную роль Метки из произведения г-на Ивана Цанкара «Обитель Марии Заступницы». Организатор оплачивает ночевку и проезд для тех, кто приедет из провинции или из других мест проживания в Югославии.

Перед полуднем возле театра толпилось по крайней мере тысяча отцов и немного меньше матерей с таким же количеством девочек. Светловолосых, темненьких, молчаливых, шумных, плаксивых, заспанных, девочек, которые все время что-то проверяли, девочек, которые громко декламировали «Медведя Брунду», и шестилетних, которые им отвечали репликами Офелии, истеричных звезд ростом едва до колена своих отцов, испуганных, веселых, обезумевших и еще всяких разных девочек, а были, разумеется, и такие, которых заставили прийти сюда их родители, потому что слышали про Шир-ли Темпл, а то и смотрели в сербском синемаскопе или в хорватском кино, как она играет в фильме «Маленькая мисс Маркер», и подумали, что было бы здорово, если бы и их девочка стала кинозвездой.

– Ничего не бойся! – подбадривала Руфь тетю Амалию. – Мы не сахарные, под дождем не растаем, – повторяла она пословицу, которую слышала от деда Авраама, когда полил дождь. Она боялась, что тете Амалии все это надоест и она погонит ее домой.

– Я не простужусь, – дрожала она, вся мокрая.