Руфь Танненбаум

Но все-таки Ивка ничего из этого Мони не рассказала. Не смогла. Просто закрыла глаза на все, что происходило в доме на Зеленгае.

Огромный камень свалился у нее с сердца, когда Руфь вернулась из Вены в полном восхищении. Ее не встревожило даже то, что в тамошних газетах и на афишах «Красной розы Дамаска» Руфь называли Кристиной Хорват. Если это цена, которую нужно заплатить, то она вовсе не высока. Можно и им двоим взять фамилию Хорват вместо нынешних Танненбаум и Зингер, если они кому-то так сильно мешают. Похоже, этот Гитлер немного не в себе, если из-за него и его законов Руфь в Вене называли Кристиной Хорват. Что же касается Ивки, то уже с завтрашнего дня любая загребская еврейка могла бы назвать себя Кристиной Хорват и ей бы это нисколько не помешало.

Ивка чувствовала, что мало-помалу к Загребу что-то приближается. Не спрашивайте ее, что такое это что-то и какое оно: настолько ли оно страшное, как думает старый папа Авраам, или же оно такое, как о нем думают другие, более молодые и более разумные люди, которые не так много времени, как папа, проводили в храме и их жизнь не превратилась в череду жестоких и кровавых ветхозаветных предсказаний и прорицаний? Для Ивки то, что приближается, просто существует. Существует так же, как дождевые облака, полнолуние, приливы и отливы, и какой-то большой разницы между метеорологической непогодой в природе и Адольфом Гитлером над Европой нет. Он громогласно обрушивается на евреев, посылает на них громы и молнии, в Германии отбирает у них собственность, выгоняет с работы и из их домов. Так он делает в Германии, но разве бы он посмел вести себя так же и за ее пределами? Да даже если бы и набрался храбрости или оказался настолько безумным, это еще не конец света, да и сам Гитлер не вечен, так же как не был вечен и Гинденбург или не были вечными все эти наши господа Стоядинович и Евтич. Еще вчера они были всё и вся, а сегодня их уже нигде нет. Так же будет и с Гитлером. Да мы еще будем смеяться над тем, каким важным его считали, и сердиться на самих себя за эти страхи, дурные предчувствия, ночные кошмары, злые слова и несостоявшиеся поездки на летний отдых в Опатию, за все, что мы себе сами испортили из-за Гитлера.

Правда, она видела, как приезжают люди, ни слова не знающие по-хорватски, и как их размещают в «Маккаби» на улице Пальмотича. Это были люди из Вены, Граца, Зальцбурга, одетые в основном по последней венской моде, все бывшие профессора, архитекторы, врачи. Они проводили две-три ночи на гимнастических и борцовских матах в физкультурном зале, а потом их отправляли дальше. Некоторые, как говорят, уже нашли работу в Белграде, другие продолжили путь в Америку, Англию, Турцию или Палестину. Возможно, они и раньше хотели переселиться туда и произошедшее стало для них подходящим поводом. Да и кто знает, что из всего этого на самом деле правда.

Ивка несколько раз относила тем людям в «Маккаби» обед.

Дворник и вахтер Жига Зильберштейн представил ее. Он сказал:

– Это мать нашей великой актрисы. Нашей Ширли Темпл!

Люди на это кивали головами и ни о чем не расспрашивали. Ивку это немного обидело. Она приносит им обед, а их вообще не интересует, кто она и что она. Не интересует и то, куда они приехали, не интересуют загребские актрисы и загребский театральный репертуар. Они не расспрашивают о последних премьерах, вероятно даже не знают, где находится театр, а может быть, вообще не выходят из гимнастического зала потому, что думают, что в Загребе нет ничего достойного внимания. Эти люди прямо как с Луны свалились.

А вот когда мы приезжаем в Вену, нас в Вене интересует все. Это потому, что мы не смотрим на венцев свысока, как смотрят на нас они. И хотя во всей Австрии и Германии нет второй такой актрисы, как Руфь Танненбаум, она их совершенно не интересует. Они сидят на гимнастических матах и ждут, когда им принесут голубцы. Ивке очень хотелось сказать им, что эти голубцы не кошерные, а просто загребские и хорватские, приготовленные по нашим примитивным правилам и рецептам, и пожелать им приятного аппетита, если, конечно, им не противно такое есть или если они действительно голодны. Вы просто высокомерны, хотела бы сказать им Ивка, не умеете радоваться другим и думаете, что разницы между обезьянами и теми людьми, среди которых вы сейчас оказались, почти нет. Почему же вы тогда приехали, спросила бы она их разгневанно, почему не остались в своей Вене, если считаете нас такими грязными и уродливыми? Постыдитесь, сказала бы она им, если еще помните, что такое стыд.

Но Ивка им ничего не сказала. Она до конца осталась дамой.

XXI

Первого сентября, ранним утром, Аврааму Зингеру пришло письмо из Варшавы, от его племянника Георга, в котором тот сообщал, что Ури Альберт Зингер, старший брат Авраама, умер на восьмидесятом году жизни своей смертью, что, разумеется, есть дар Всевышнего.