Руфь Танненбаум

Письмо он спрятал в книгу «Тысяча и одна ночь», перевод на немецкий Густава Вайля, издание 1839 года, куда он прятал все, что не должна была видеть госпожа Штерн. Он не скажет ей про смерть брата: она его не знала, и от этого известия ей не было бы никакой пользы. Только начала бы еще больше беспокоиться из-за Авраама и целыми днями наблюдать и расспрашивать, почему он делает то, что делает, и не делает того, чего не делает. Эта женщина иногда бывала невыносимой.

Авраам решил и сам не признавать смерти Альберта, хотя собирался, когда госпожа Штерн пойдет на рынок, потихоньку, в саду, прочитать ему кадиш. Он может притворяться перед другими, перед собой, но перед Богом – не может.

К себе он эту смерть не подпустит и с ней не примирится, потому что не видел Альберта уже целых двадцать лет. Два раза в год они обменивались письмами, в которых каждый из них подробно рассказывал обо всем, что произошло за последние полгода, а один раз, в позапрошлом году, они поговорили по телефону. Альберт телеграммой за месяц вперед сообщил о времени своего звонка, ему нужно было сказать что-то важное. Но потом он забыл, что именно. И они поговорили о дожде в Варшаве и о солнце в Загребе.

Если он не видел брата двадцать лет, то в какое одиночество мог сегодня погрузить его уход Альберта? Да ни в какое. Скоро они увидятся. Возможно, и йорцайт[94]еще не пройдет, и он не сможет второй раз прочитать ему кадиш в саду, под орехом, а они уже опять будут вместе. Авраам знал, что Альберту не было жаль расставаться с этим светом, – ему даже казалось, хотя и это тоже было грехом, что и сам он больше не видит той красоты, о которой можно бы было сожалеть.

А то, что все обстоит именно так и что следовало бы как можно скорее отправиться вслед за Альбертом, в тот же вечер подтвердило Радио Лондон. Германские войска перешли границу с Польшей. Похоже, началась вторая Великая война.

Госпожа Штерн вздохнула и сказала:

– Как несчастны сейчас те, у кого есть сыновья.

Он грустно посмотрел на нее, но промолчал. Зачем говорить ей что-то, она и сама знает правду, просто сейчас утешает себя.

В тот вечер он долго стоял в саду. Все еще длилось лето, было тепло, кругом стрекотали кузнечики. Если закрыть глаза, можно вообразить, что ты где-то на море, в Цриквенице или Кострене, и что приближается двадцатый век. В те годы они часто сидели на террасах над морем, у Дино Вербера или у торговца щетками Иванишевича, и говорили только о том, что приближается конец света. Поди теперь знай, действительно ли кто-то в такое верил, – сейчас Аврааму кажется, что нет, но людская память коротка, и ты даже про самого себя не знаешь наверняка, что ты думал и во что верил сорок лет назад. Конец света должен был произойти ровно в полночь 31 декабря 1899 года, когда Земля столкнется с огромным, в три раза большим, чем она, небесным телом. Поэтому все тогда много пили, кутежи длились до зари, до утреннего выхода рыбаков в море. Дино Вербер и их приглашал выпить по рюмке. Ладони у них были твердыми, как камень, и шершавыми, как напильник, а после рукопожатия с ними каждый уносил с собой в новый день серебро рыбьей чешуи. Если кто-то из тех людей жив, может, и его вспомнит, мелкого загребского торговца, приятеля Дино, который не пил, но всегда был пьянее всех.

Он был спокоен, потому что наконец услышал плохие новости, которых давно страшился.

Авраам Зингер больше не должен изнурять свое слабое тело надеждами на то, что это все-таки не произойдет. Разумному человеку хуже всего тогда, когда он надеется на что-то, что невозможно или очень маловероятно. Такие надежды изматывают, а кроме того, они быстро становятся самоунижением для человека. Но когда самое худшее все-таки приходит и надеяться больше не на что, чувствуешь огромное облегчение.

Вот так, без всякого сожаления, спокойный и счастливый, стоял Авраам в саду на Зеленгае, слушал стрекотание кузнечиков, представлял себе Цриквеницу и Кострену, и ему хотелось, чтобы вечер продлился подольше.

Та ночь в конце лета 1939 года, последняя ясная ночь перед началом осеннего сезона дождей, была идеальна для астрономии. Георг Зингер, сын брата Ария Альберта, был астрономом великой Варшавской обсерватории. Скоро больше не будет ни его, ни Варшавской обсерватории.

И об этом тоже думал Авраам Зингер, но не волновался. В ту последнюю летнюю ночь его не беспокоили мысли об уходах и исчезновениях, о смерти, какой бы она ни была, и о том, сколько будет тех, кто не доживет до следующего лета.

– Как несчастны сейчас те, у кого есть сыновья, – повторила госпожа Штерн утром, принеся ему чашку кофе с молоком.

– Да перестаньте вы об этом, – он нервно махнул рукой, кофе пролился на постель.

В те годы, пожалуй, не было еврея, который не помнил бы с детства историю про сыновей:

Иешуа, иерусалимский каменщик, был знаменит тем, что имел семь дочерей и ни одного сына. Ему нужно было найти семерых мужей для своих семи дочерей, но он никак не мог их найти, потому что над ним все издевались.