Ругачёвские чудеса

А то, что сынок ни на нее, ни на мужа не похож;, – соседи или тактично не замечали, или дела никому до этого не было. Муж;, уехав на заработки в Польшу, когда Игорьку было три годика, сгинул – не вернулся. Иринка, как и положено, относила чёрные кофточку и мини-юбку целый год. Но сильно не убивалась, потому что сердцем чуяла, что не сгинул ее смешливый Вовчик в Польше. А просто затерялся среди потоков «челночников» с началом Перестройки, когда вмиг остались без работы советские инженеры, врачи и учителя, как и ее Вовчик – учитель физкультуры. Сны с Вовчиком иногда снились ей – спокойные и добрые. Иринка им радовалась, словно весточку с прощением за свою измену получала от Вовчика. Потому и свечки в церкви Вовчику «за упокой» не ставила. Верила, что беглый муж; просто нашел свое счастье где-то на стороне, в Европе. Потому что приходили без обратного адреса посылки: то из Полыни, то из Германии – с одеждой для Игорька, с учетом меняющегося возраста ребенка. Но анонимно, без единого словечка, и всегда как раз ко дню рождения Игорька. Так и осталась с сыном Иришка без мужа. И потому, когда начались у сыночка подростковые выверты, нелегко ей пришлось сладить с его норовом. А вырос, так и вовсе – хоть вой! У всех ребята нормальные: кто в тракторное училище пошел учиться, кто деньги шабашкой у дачников зарабатывал, чтобы потом купить подержанную машину и таксовать. А Иришке досталось хлебнуть выше крыши, как говорится. Выросший сынок вдруг увлекся нахлынувшей и распростертой чёрным флагом над нашими буднями новомодной готикой. И стал ее сынок Игорёк для друзей сначала Гарик, а потом и вовсе – Герка. Она удивилась, услышав, что друзья его зовут Герка, и высказала сыночку:

– Я же тебя Герасимом не крестила! И по паспорту ты – Игорь! Что же они тебя Герка зовут?

На что Игорь ответил матери несколько заносчиво и категорично:

– Герасим тут ни при чем! Ты мне еще Муму вспомни! Я в нашей тусовке – Герман! Я – гот! И простецкое русское имя Игорь мне не идёт! А Герман – звучит по-немецки! И означает – повелитель! А по-испански – брат!

Характер у сына, ставшего готом, становился все неуживчивей, поэтому Иринка, решив не напрягать обстановку в доме, промолчала, так и не осмелившись отшутиться, что у Пушкина Герман – вовсе не повелитель, а рехнувшийся игрок.

Черные майки с черепами и готическими надписями и даже купленные по случаю черные ковбойские сапоги Гера носил теперь даже в жару. В сочетании с длинными белокурыми жестко-прямыми волосами ниже плеч и голубыми глазами его вечно мрачное и недовольное выражение лица с первого взгляда давало понять, что новоявленный Герман – настоящий гот. Сначала он отшучивался, что «черная рубашка грязной не бывает!». Но со временем чернота стала единственным цветом его одежды настоящего гота. И не важно – гот из Парижа, Чикаго, Берлина или Зажопинска, главное, что настоящий гот – верноподданный таинственной страны, в которой каждый и есть центр ее мрачной и горько-смертной красоты. В неизменную атрибутику готов на правах второй кожи, наряду с чёрным цветом одежды – словно вечным трауром по утраченным с юности мозгам – входили и татуировки. И уж сколько Иришка со слезами на глазах умоляла сына не уродовать себя наносимыми на кожу разными рисунками с причудливо выполненными готическим шрифтом заумными девизами, но истинный гот Герман был неумолим. И вскоре, несмотря на просьбы матери, спина его и руки были украшены татуировками, а его торс стал походить на доску объявлений из разномастных текстов и шрифтов.

– Тату! – гордо произносил Герман, опережая осуждающий взгляд матери, когда ходил по дому без черной майки, словно произносил заклинание, способное загасить любое посягательство на свободу истинного гота.

Его поездки в Москву на тусовки готов, с засиживаниями до утра в разных барах и кофейнях увенчались тем, что он нашел там свою половинку. То, что она своя в доску, он понял с первого взгляда – об этом говорил обильный пирсинг на ее лице: скобками белого металла были обхвачены надбровные дуги и правая ноздря ее тонкого носика, а на нижней губе многозначительно белел серебристый шарик. Увидев одетую во все черное девушку, протягивающую для знакомства с нею разрисованную кельтским орнаментом руку, Иринка охнула и безошибочно выдохнула:

– Тату!

– Тату? Нет! Я – Таня! – сказала принтедшая знакомиться с Ириной девушка Германа.

С этого дня она поселилась у них в доме. Ничего черно-готического в ее поведении не проявлялось. Даже как-то по-человечески началось всё у них. И готовила, и даже посуду за собой мыла. Вышвырнув всю рухлядь времен еще Иринкиных родителей, в кредит взяли новую мебель, конечно, черного цвета – модного венге.