РУИНА

Затрепетала она от обиды и ощутила в груди какой- то мистический ужас, оледенивший ее кровь, она повела робко глазами и увидела, что друзья от нее отшатнулись, и она одна, лишь с Андреем, стоит теперь перед грозным обличителем.

«Так вот какова плата за любовь ее к бедному, сирому люду, за ее самоотвержение? Так вот как прочна привязанность и благодарность толпы!» — подумала она.

Словно нож пронзил сердце Марианны; от невыносимой боли у нее стали подкашиваться ноги и заходили зеленые круги в глазах.

— Мне ведомо, что ты не соблюдаешь постов, хотя и считаешься православной, — громил между тем, священник, — мне ведомо, что ты и в Великий пост, на страстной даже седмице убиваешь вепрей и проливаешь кровь! Мне ведомо, что в вашем диком убежище нет и храма Господня… Мне ведомо, что ты уже десять лет не была у Святаго причастия, ибо враг человеческий, завладевший твоей душою, не допускает тебя переступить и порога святого храма.

Среди толпы раздался какой-то зловещий ропот; отступавшие лавы шарахнулись теперь еще дальше назад, отворачиваясь от такой страшной грешницы.

Марианна употребила последние усилия, чтобы крикнуть во всеуслышание, что она не раз бывала в Киеве, молилась у святых угодников печерских и приобщалась в Лавре, но из груди ее вырвался лишь глухой вопль.

— Внемлите! — воскликнул тогда торжественно и громогласно священник. — Се бес, ужаснувшийся святаго креста!.. И вы повиновались ей? Очнитесь, ослепленные сатанинской силой! Вы служили врагу рода человеческаго и дщери самаго ада. Спасайтесь, пока еще сатана не завладел вашими душами! Да снимет этот крест с очес ваших ведьмовския чары, да освободит от колдовства и заговора ваши сердца! Будь проклята искусительница!

Как подрезанный косой полевой мак вздрагивает всем стеблем и тихо клонит свою головку к земле, так вздрогнула, покачнувшись, Марианна… Но Андрей успел подхватить ее, бездыханную, на свои могучие руки и с вызывающим взором повернулся к толпе…

А толпа, наэлектризованная суеверно–фанатической злобой, уже готова была броситься на несчастную… Но в это мгновение послышались выстрелы с тыла…

Все остолбенели.

А с высоты башни раздался крик: «Помощь! Полковник Рославец ударил! Громи эту рвань!..» Священник с процессией мгновенно возвратились в крепость, а с валов и стен ее загрохотали орудия.

LXII

В то время когда в Левобережной Украйне происходили эти бурные события, в Чигирине все было счастливо и спокойно.

В Москве посольство Дорошенко приняли весьма благосклонно, и даже дали ему надежду на возможность принятия Правобережной Украйны. Надежда эта тем более укрепилась в сердцах Мазепы и Дорошенко, что между Москвой и Польшей отношения за последнее время обострялись все больше и больше.

Этому обострению чрезвычайно способствовал Мазепа: он посылал беспрерывно в Москву перехваченные в Польше книги, в которых были напечатаны чрезвычайно оскорбительные для Москвы речи. Он постарался выставить перед Москвою посольство поляков к Ханенко, как явное желание нарушить Андрусовский договор и унизить Москву. Словом, он пользовался всяким случаем, чтобы вызвать в Москве раздражительное отношение к Польше, и наконец его долгий настойчивый труд увенчался успехом.

Никогда еще Мазепа не испытывал такого душевного торжества.

Его прозорливый ум уже давно предугадывал, что нельзя было ожидать какого-либо благосостояния и свободы для страны, подчиненной власти Турции. Всеми силами своей души старался он отклонить Дорошенко от этого страшного союза. И вот наконец ему удалось преодолеть самые тяжелые препятствия и повернуть колесо политики: Москва готова была разорвать мирный договор с ляхами и принять Украйну под свой протекторат.

Опасность немедленного вторжения в пределы Украйны ляхов и Ханенко была также устранена благодаря смелому поступку Марианны. Конечно, эта отсрочка могла затянуться месяца на два, не больше; ляхи, убедившись в том, что их посольство погибло где-то по дороге к Ханенко, нашли бы бесспорно другой способ известить последнего о назначении его гетманом Украйны и о том, чтобы он немедленно выступал против Дорошенко.

Но, во всяком случае, два месяца в таком деле значили очень много, и Мазепа надеялся, что в продолжение двух месяцев будет уже совершено присоединение Правобережной Украйны к Москве. Таким образом, мир и затишье водворились в Чигирине.

Потянулись снова безмятежные дни, полные золотого счастья. Галина хорошела и расцветала с каждым днем, как скромный полевой цветочек, пересаженный в сад и согретый теплым лучом солнца.

Она любила Мазепу до обожания, она им жила и дышала.

Что же касается Мазепы, то его счастью не было границ; счастливому Мазепе казалось, что и все вокруг него так же счастливы. Да оно почти так и было. Счастье слетело наконец в суровый Чигиринский замок и, казалось, свило себе в нем гнездо.

Даже гетман как-то повеселел; к нему возвратились его прежняя находчивость, энергия и живость.