РУИНА

— Счастье мое! И не будешь ты больше разлучаться со мной никогда, никогда! — прошептал горячо Мазепа, прижимая к себе Галину.

— Ох, не говори так, Иване! А твоя мать, — может, она и не согласится на нашу свадьбу?

— Согласится, согласится… я уже говорил ей об этом. Теперь уже ничто не помешает нам.

С этого дня жизнь Мазепы и Галины потекла еще счастливее. Каждый вечер забегал Мазепа в хату Остапа и, усевшись с Галиной в уголке, толковал с ней о их будущей жизни, строил всевозможные планы, рисовал ей заманчивые картины ожидавшего их счастья.

Галина расцветала с каждым днем, как цветок под лучами солнца. Она была так счастлива, что иногда ей казалось, что она даже задохнется от счастья. Она любила Мазепу всем своим существом. Не принимая никакого участия в политической жизни своей родины, она всю свою любовь отдала Мазепе и любила его так преданно, так безраздельно, как только может любить чистое девичье сердце. И Мазепа обожал Галину. Он окружал ее самым нежным вниманием, в котором соединялись и пламенная любовь жениха, и нежная забота матери.

После разорения хутора у Галины не осталось никакого имущества, но Мазепа не хотел, чтобы Галина вошла в его дом без хорошего приданого, не хотел, чтобы она чувствовала в чем-нибудь лишение. Каждый день, приходя в хату Остапа, он приносил с собою какой-нибудь новый гостинец Галине и сообщал ей о каком-нибудь новом приобретении, которое он сделал для их будущего хозяйства.

Так неслось время легко и незаметно.

Прилетели наконец и Рождественские праздники, и вместе с ними прихлынула в Чигирин новая волна радости и веселья. Каждая мелочь приобретала теперь для Мазепы и Галины какое-то особенно радостное значение. Правда, Галина только в первый раз в своей жизни видела вертепы, и коляды, и все другие милые обычаи и обряды народные, которые так украшают Рождественские святки. Но главную прелесть придавало всем этим удовольствиям то, что Галина смотрела на них вместе с Мазепой, так как, ввиду праздничного времени, он был более свободен и проводил теперь все дни у Остапа. Вспоминая, как она проводила Рождество ровно год тому назад в католическом монастыре, одинокая, измученная, лишенная всякой надежды, — Галина еще с большей нежностью льнула к Мазепе, боясь утерять хоть одну минуту, которую она могла бы провести вместе с ним.

В один снежный, сумрачный день, когда Галина с Мазепой сидели у окна и, окруженные мягкими сумерками, вели тихую беседу о своем будущем счастье, в хату вошел Гордиенко и, поздоровавшись наскоро с Галиной, произнес встревоженным тоном:

— Плохие вести пришли, пане–брате!

— А что, патриарх прислал отказ? — всполошился Мазепа.

— Да нет, гораздо горше. Вести с левого берега…

— Что ж такое?

— Да вот, иди со мной, все узнаешь…

Мазепа поднялся с места.

— Но ведь ты вернешься? — произнесла испуганно Галина, удерживая Мазепу за руку. — Ты расскажешь мне все, что случилось!

— Вернусь, вернусь, голубко! — Мазепа стиснул крепко руку Галины и вышел вслед за Гордиенко.

LXIII

Лишь только Мазепа и Гордиенко переступили порог сеней, как в лицо им пахнул порыв холодного ветра, кружившего мириады снежных хлопьев. Мазепа нахлобучил на лоб шапку, запахнулся покрепче в керею и, сделав рядом с Гордиенко несколько шагов, произнес негромко:

— Ну, что же случилось? Говори.

— А то, что гетмана Демьяна не стало в Батурине.

— Как так? Что ты говоришь! — Мазепа даже невольно остановился.

— Не стало гетмана в Батурине, арестовали его ночью старшины, да и отправили в Москву.

— Да за что же?

— Говорят, за зраду.

— Но как же они осмелились?

— А видно, нас с тобой не побоялись, имели, значит, добрую опору.

— Нет, нет! Не может того быть! — вскрикнул Мазепа с приливом небывалой энергии. — Это наговоры, слухи! Не может этого быть! Не может!

— А вот ступай скорее к гетману: там все узнаешь.

Не чуя земли под собою, Мазепа поспешил к гетману.

Он шел так быстро, что даже не замечал снежной метели, бившей ему прямо в лицо. Снег засыпал ему грудь, но возмущенный, взволнованный Мазепа не замечал ничего. Весть, сообщенная Гордиенко, была ужасна, и если она была действительно справедлива, то грозила разбить в один миг все долгие труды Мазепы. Мазепа не шел, а мчался к гетману.

У Дорошенко он застал уже Кочубея и еще несколько старшин. Лица всех были встревожены; Дорошенко взволнованно шагал из угла в угол.

— Ты слышал? — обратился он к нему сразу же, лишь только Мазепа показался в комнате, — Многогрешного арестовали и отправили в Москву.

— Ясновельможный гетман, я не верю этой чутке, этого не может быть! — возразил настойчиво Мазепа.

— Ха, ха, ха! Не может быть! — вскрикнул горько Дорошенко. — Да вот же универсал этих старшин, вот они сами объявляют, что арестовали Многогрешного за зраду, какую он умыслил вместе с Дорошенко, и отправили его на суд в Москву, — и Дорошенко указал Мазепе на бумагу, лежавшую на столе.

Мазепа остановился как вкопанный среди светлицы.