РУИНА

Между тем события подвигались вперед со стремительной быстротой. Предложение Дорошенко было охотно принято. Султан принимал Украину на основании договора, составленного еще раньше и чрезвычайно выгодного для казаков. В своем письме Дорошенко умолял султана прислать немедленно казакам помощь против ляхов. Он уверял, что теперь настал самый удобный момент напасть на Польшу и разгромить ее вконец. Просьба Дорошенко была немедленно исполнена. Тотчас же султан отправил письмо королю польскому, в котором требовал, чтобы все польские войска были немедленно отозваны из пределов Украйны, так как народ казацкий поступил теперь под протекторат Оттоманской империи. Если же поляки не исполнят его требования, то султан грозил выступить против них «со всем своим непобедимым воинством, которое многочисленнее звезд и мужественнее львов… — Выбирайте, что хотите, — заключал султан свое послание, — либо мир, либо к бою будьте готовы».

Отправив посольство в Польшу и не дожидаясь ответа на свою грамоту, султан приказал всем своим войскам собираться немедленно в Адрианополь и готовиться к походу, а также отправил приказ и крымскому хану, как только просохнут дороги, спешить в Украйну к Дорошенко на помощь против Ханенко и ляхов.

Ответ польского короля на султанскую грамоту был крайне уклончив. В нем высказывалось крайнее изумление Польши по поводу того, что Турция называет Украйну своей собственностью, тогда как Украйна была и есть от века веков наследием польских королей, а Дорошенко не кто иной, как польский подданный. Поэтому король объявлял султану, что Польша сама уладит дружественным образом свои недоразумения с Дорошенко и надеется, что Турция не станет по этому поводу нарушать существующий мир.

Следствием этого письма было то, что великий визирь послал письмо подканцлеру польскому, в котором высказывал сильное изумление по поводу безосновательных притязаний Польши на Украйну. Он объявлял Польше от имени султана, что так как им не угодно было покончить все дело миром, то падишах в самом непродолжительном времени выступает из Адрианополя и во главе многочисленнейшего войска направляется к польским рубежам.

В Чигирине знали об этих переговорах и так же деятельно готовились к войне.

Настала весна. Закапали с крыш светлые капли; зашумели мутные и болтливые весенние ручьи; пригрело ясное солнышко выглянувшую из-под снега прошлогоднюю травку, оживило оно каждую нарождающуюся былинку, но не принесло радости в Чигирин. Каждый день ожидали там решительного известия из Константинополя о времени выступления войск.

LXIV

Однажды, когда Галина и Орыся сидели у окна и молча кончали какую-то работу, внимание их привлек шум, раздавшийся на дворе. Выскочив поспешно в сени, они увидали, что в замке происходило что-то необычайное. Толпы людей бежали с громкими криками к воротам и стенам замковым. Издали доносились какие-то неясные звуки медных инструментов, конского топота и громких возгласов толпы.

— Что это случилось там? — произнесла встревоженно Орыся. — Побежим посмотрим.

Обе подруги выбежали из хаты и последовали за толпами бегущих людей. Вскоре они достигли городских стен, которые буквально чернели от покрывавшей их массы людей. Когда Галина и Орыся взобрались на стену, глазам их представилась следующая картина.

Узкие улицы нижнего города Чигирина, расположенного у подножия замка, были залиты колоннами турецких войск, стройно подвигавшихся к замку. Весеннее солнце ярко играло на богатом вооружении всадников, на их белых чалмах, на знаменах, на пестрых конских бунчуках, на трубах и литаврах гарцевавших впереди музыкантов. Собравшиеся на стенах зрители молча и угрюмо смотрели на эту картину; вид этих всадников, с смуглыми, зверскими лицами, так смело въезжавших в стены Чигирина, не возбуждал в них, видимо, радости и надежды.

— Порадники! Оборонцы! — раздалось чье-то горькое слово в толпе.

— Эти оборонят! — заметил со злобой другой голос.

Послышались тяжелые вздохи.

Галина молча смотрела на блестящие колонны турецкой конницы, затоплявшие Чигирин, но не видела их, слезы закрывали ей туманной пеленой глаза. Появление этих войск возвещало уже близкую разлуку с Мазепой, разлуку, о возможности которой она и не помышляла, и не думала никогда.

Вечером того же дня Мазепа вошел в хату Остапа более веселый, чем он являлся обыкновенно за это время. В руке у него была какая-то бумага.

— Ну, Галина, — произнес он торжественно, — окончилась уже наша мука!

— Что? Что такое? — выговорили разом Галина, Остап и Орыся.

— Вот твоя свобода, — отвечал Мазепа, показывая бумагу. — Теперь уже ничто не может помешать нам злучиться навек! — и так как Галина все еще смотрела на него недоумевающими глазами, то Мазепа прибавил: — Патриарх разрешает тебя и шлет нам свое благословение на брак.

— Иване! Коханый мой! — воскликнула Галина, захлебнувшись от восторга, и, забывая, что в хате, кроме нее, находятся еще Остап и Орыся, бросилась Мазепе на шею.

Но никто не осудил Галину за этот порыв.