РУИНА

Опьяненные кровью и зверским насилием, турки ехали без всякой осторожности, врассыпную, распустив совершенно поводья грузно навьюченным коням… Вот они приблизились к оврагу и потянулись вдоль него то шагом, то ленивой рысцой… По небу ползли тяжелыми грядами черные тучи; вершины этих гряд и волнующиеся среди них клубы багровели от зарева и придавали всей картине зловещий характер… Вдруг неожиданно вылетел из угла оврага Богун с удальцами, раздался почти в упор неприятелю убийственный залп, и ватага с воинственным криком «бей неверных!» внезапно бросилась на растерявшегося врага… В паническом ужасе, не успев даже вынуть из ножен ятаганов, турки сбились в беспорядочную толпу и стали в смятении давить один другого… Но новый ужас: с тылу грянул другой залп и осыпал свинцовым градом обезумевших: несколько раненых коней шарахнулось во все стороны и перепугало остальных… а тут еще с двух сторон ударили в копья казаки… Объятые ужасом турки, не думая уже о сопротивлении, бросились наутек; но в беспорядочном бегстве они давили, опрокидывали друг друга, а казацкие спысы и сабли скидывали их, как снопы, с коней… Редко кто прорывался из охваченного казаками круга, а если и выносился из него взбесившийся конь, то скинутый всадник топтался копытами и тянулся по полю кровавым комком…

Разъяренные лютостью мстители были ужасны; с неистовым криком — «бей до единого!», с рычаньем хищного зверя разили они копьями, машугами, саблями не только живых, но и мертвых, поднимая на спысы растерзанные, обезображенные трупы… Эта ужасная бойня продолжалась недолго — турки вскоре все полегли до единого…

Когда прекратилось это кровавое побоище, Богун отъехал в сторону, а казаки бросились к трупам обирать кожаные пояса с карманами, драгоценные вещи, оружие и сбрую. Богун молча смотрел на эту картину, она не вызывала в его сердце ни отвращения, ни сострадания, — так полно оно было злобы на ненавистников и мучителей его родины. Но вот сверкнула молния, и пошел сразу дождь, словно заторопилось небо смыть поскорее с земли эти позорные пятна.

Сначала казаки не обратили на дождь никакого внимания и продолжали свою работу; но ливень усиливался с каждым мгновением, а молния прорезывала темноту и освещала рассеянный по пригорку отряд. Неприятель мог их подметить.

Казаки всполошились и бросились к своим коням; они вскочили на них и поскакали к ближайшему лесу, чтобы укрыться в нем и от дождя, и от возможной погони.

В ближайших окрестностях все уже было выжжено и истреблено, нужно было двинуться внутрь страны. Но куда?

Для решения этого вопроса Богун решился передневать в этом лесу и отсюда уже послать разведчиков, проследить, куда будут направляться турецкие и татарские шайки, чтобы перерезать им путь или сделать на них засаду.

На другой день к вечеру возвратились посланные Богуном казаки и объявили, что чуть ли не половина турецкого и татарского лагеря рассеялась небольшими отрядами по всем окрестностям, направляясь больше к югу.

Это известие страшно потрясло Богуна: он, конечно, ожидал всевозможных бедствий, особенно после взятия Каменца, но такого колоссального разбоя союзников, явившихся будто бы для защиты Украйны от лядских неистовств, он не ожидал. Значит, все эти насилия и грабежи не были проявлением хищничества своевольных шаек, а были санкционированы самими военачальниками… Быть может, это и была цена бескорыстной турецкой помощи?

Сердце Богуна облилось кровью.

— О, Боже! — простонал он, — зачем же Ты вывел меня живым из тысячи битв? Не для того же, чтобы сделать меня свидетелем мучительной смерти отчизны? — И, закрывши лицо руками, старый герой бессильно опустился на ствол свалившегося от старости столетнего дуба.

Теперь он почувствовал себя таким одиноким, как будто вокруг него не было уже больше ни людей, ни земли, ни света, ни неба, а одна лишь немая, беспросветная тьма. Холод оледенил его тело и сжал мучительно сердце. Среди этих новых честолюбцев, ставших теперь деятелями на Украйне, он был совершенно один.